18.04.2011

Илья «Черт», группа «ПИЛОТ»: «Врач нужен больным, а не здоровым»

26 марта в зеленоградском клубе «Z1» состоялся концерт питерской рок-группы «ПИЛОТ». Перед выступлением мы пообщались с лидером коллектива Ильей «Чертом» Кнабенгофом.

— Какие новости у вас и у группы «ПИЛОТ»? Что с новым альбомом?
— С новым альбомом история такая. В связи с воспалением легких, которое я перенес на гастролях, пришлось отложить работу над диском. Сейчас она возобновится. Мне нужно допеть несколько треков, и мы начнем его сводить. Из-за этого сдвигаются сроки его выпуска, насколько — пока не понимаю. Мы хотели издать его в начале весны. Похоже, что это не получается. Я думаю, что мы постараемся к концу весны как-то успеть, чтобы осенью поехать в тур играть новую программу уже с ним. Но тут — как работа пойдет. А сольник, видимо, будет выходить уже ближе к концу осени, тоже я его доделываю. Книжка у меня выходит 27 марта в издательстве «Амфора», называется «Слипер и Дример». Оба эти слова можно перевести с английского как «сновидящий». Пока вот такие у нас новости.

— Каким будет новый альбом «ПИЛОТА»? Он тяжелый, или, наоборот, более акустический?
— Вообще-то мы хотели вернуться к звучанию и тематике нашего первого альбома «Война». Насколько получится, конечно. По сути, это будет такой альбом дворовых песен. Но за эти 15 лет мы научились как-то играть (смеется), студии стали лучше, поэтому запись будет в совершенно другом качестве, естественно. Хотелось бы приблизиться к тому ощущению, и хотелось бы даже возобновить этим альбомом школу классического питерского рока, которая всегда отталкивалась от песен под гитару. Когда можно сесть на кухне или на лавочке, у костра, и передавая гитару по кругу, сыграть эти песни. Чего уже давно, как я понимаю, рок-группы в нашей стране не делают.

— Интересный поворот. В последние годы на концертах «ПИЛОТ» звучал достаточно тяжело.
— Мы в последнее время играли так. Потому что две пластинки, которые выходили у нас в 2008 и 2009 годах, были очень тяжелые по звуку. Нам, конечно, всегда нравилось играть такую музыку, но, в конце концов, мы поняли, что действительно что-то уходит из среды рока в стране. Вот это вот нечто, то, что многие всегда ценили. Я понимаю, что прошло двадцать лет, но ничто особо не поменялось. Меняются какие-то внешние формы выражения, какие-то, скажем, костюмчики, а суть остается. Люди научились играть разные стили музыки. Но, тем не менее, когда они собираются где-нибудь, у кого-нибудь дома, в компании, и если там есть гитара, то все равно они поют те же самые песни, что пели двадцать лет назад. Потому что ничего нового-то нет практически. Та же самая «АЛИСА», «ДДТ», «АКВАРИУМ», «АУКЦЫОН», «НОЛЬ».

— Вы возвращаетесь к своим истокам или продолжаете традицию?
— Мы не то, что бы возвращаемся. Мы хотели бы, чтобы эта традиция жила. Лично я считаю, что именно в этом есть отличие рок-музыки российского производства от рок-музыки мировой. И я думаю, это выгодное отличие. Русский рок всегда опирался на интеллектуальную, информационную сторону. Могу даже сказать, что мне разонравились многие западные артисты, от которых я фанател, когда я прочитал переводы их песен, и понял, какую чушь они несут. Я просто перестал это слушать, и у меня совершенно изменилось мнение об этих людях. Мы все-таки привыкли к тому, что наша музыка — это нечто другое, чем мировая рок-культура. Есть коренное отличие.

Фоторепортаж с концерта «Пилота» в «Z1»

— Вы имеете в виду догмат слова над звуком?
— Здесь не только слово, а вообще ощущение в целом. Мне кажется, русский человек так устроен. Он воспринимает все больше через разговор по душам (смеется). И я считаю, что человек, который стоял у истоков именно русской рок-музыки — это Владимир Высоцкий. У нас вообще авторская песня от русской рок-музыки недалеко ушла. Это очень близкие понятия. Разница просто в аранжировке и подаче, но смысл практически один и тот же. Это все равно песни под гитару. И это очень здорово, это отличает страну в целом. Например, когда мы были в Таиланде, местные что-то там наигрывают, какие-то риффы гитарные. Мы им говорим — ну исполни, что там у вас есть. А он ничего не может, только ходы вот эти гитарные западные. А мы берем гитару и прямо играем песню. И они все сидят, слушают. Говорят — ну, у нас такого нет.

— Нет песенной культуры?
— Да. В западной рок-культуре есть песни, но их очень мало. Даже музыканты молодые у нас стали говорить: мы играем вот это. Мы играем панк. А мы играем металл. И так далее. Мы занимаемся тем, что мы играем музыку. А что вы ей несете? Я считаю, что музыка — это инструмент, а не цель. Что ты делаешь? Я машу железной лопатой. А я — деревянной. А смысл? Зачем ты это делаешь? (смеется).

— Какое послание несет группа «ПИЛОТ»? Сейчас, в 2011 году?
— Мне очень нравится высказывание у Курта Воннегута. Там было вступительное слово для новорожденных на этой планете, и оно заканчивалось так: «Друзья мои, здесь надо быть добрым, черт подери!» (смеется). Это самое главное.

— В последнее время снова много говорят о связи рок-музыки и протеста. Причем мнения разделились — кто-то считает протест неотъемлемой, необходимой составляющей рока, кто-то говорит, что он иногда уместен, а кто-то вообще не считает это темой для обсуждения. Есть артисты, вставшие в активную оппозицию действующей власти, существующему порядку. А есть музыканты более-менее удовлетворенные окружающей действительностью. Что вы думаете о протесте в рок-музыке вообще, и в отечественной в частности?
— Мне кажется, это от человека зависит, а не от музыки. От его позиции жизненной. Здесь даже рок ни при чем. То же самое делают кинорежиссеры. И если они против чего-то протестуют в жизни, они снимают протестное кино, где рассматривают вещи, которые им не нравятся, то, что они хотят изменить. Музыканты — то же самое. Все зависит от личности, которая несет какой-то заряд. Но я считаю, что есть очень четкое разделение. По крайней мере, в российской музыке. И оно для меня не заключается в протесте, или его отсутствии. Потому что протестовать можно, конечно, и можно это делать разными способами, если это имеет смысл. Но мне кажется, что есть культура развлекательная, и есть искусство. Мне очень понравились слова, сказанные когда-то Островским: «Искусство — это творчество, призванное пробуждать в людях совесть». А все остальное — это развлекалово. Вот для меня есть такое разделение в музыке: люди, которые делают искусство, и те, которые развлекают толпу. И я считаю, что двадцать лет назад, в конце 1980-х — начале 1990-х, большая часть музыкантов, которые играли рок, все-таки занимались искусством. А сейчас 85-90 процентов музыкантов развлекают толпу. И вот это смещение меня лично очень расстраивает. Меня пугает интеллектуальный, духовный уровень людей, которые занимаются рок-музыкой в нашей стране. Потому что с ними не о чем стало говорить. Они не читают книг, не смотрят хорошее кино, не слушают хорошую музыку. Они любят MTV, глянцевые журналы. И таких 90 процентов на нашей сцене.

— Вы имеете в виду именно музыкантов?
— Да. Вот буквально вчера в Москве я встречался с ребятами, они серьезно занимаются музыкой. Казалось бы, открыли свою студию, хорошую причем, видно, что парни состоятельные, не последние деньги за это отдали. Упаковали ее приборами, клавишами, компьютерами, по последнему слову техники. И делают там рэп и хип-хоп. Пообщавшись с ними, я понял, что это уровень «На банан, успокойся». Шесть-семь человек, и ни с одним поговорить не о чем просто вообще. Это уровень интеллекта дошкольника, детский сад! Они обсуждают «Симпсонов», «А вот клево — я красную кепку купил, а я — зеленую, очень здорово, да, а вот здесь я такой-то бит сделал, трали-вали». А ничего, что у тебя даже гармонии нет в нотах? Ни один из них не знает, что такое музыкальная школа, в принципе. Это же хаос, ад, это не музыка (смеется).

— А аудитория, зрители? Там тоже все не так здорово.
— Я считаю, что любая музыка имеет право на существование. И такая тоже. И попса, самая страшная и голимая, потому что у нее есть слушатель. Есть люди, которым она нравится. И благодаря ней они становятся более счастливыми. Но я считаю, что у артиста есть определенная ответственность. И если есть душа, она проснулась, то есть осознание того, что ты должен тянуть людей выше, а не спускаться до них. Это порой очень неблагодарный труд, это очень тяжело, связано с громадными трудностями, лишениями и жертвами. Но ты обязан это делать, потому что тебе Бог дал дар. И если ты этого не понимаешь, то ты будешь делать то, что пипл хавает. То, что модно. «Сейчас клево читать рэп, поэтому мы на районе с пацанами будем это делать, хотя двадцать лет назад это вообще на фиг никому не было нужно, через пятнадцать лет это тоже никому будет на фиг не нужно, но сейчас это модно, поэтому мы с парнями на районе будем читать рэп». То есть ноль ответственности, ноль осознавания, ноль культуры, ноль искусства. Это не то, что пробуждает у людей совесть, это не делает их более праведными.

— Но вы отдаете себе отчет, что и среди ваших зрителей много людей не самой высокой культуры?
— Возможно. Но именно поэтому врач нужен больным, а не здоровым.

— Вы можете сказать, что за то время, что существует группа «ПИЛОТ» ваша аудитория как-то качественно изменилась?
— Конечно. По крайней мере, я могу сказать, что показатель — последний концерт здесь, который был три года назад, и сейчас. Тогда у нас были страшные проблемы в зале, постоянные. Приходили люди совершенно невменяемые, неадекватные, просто попрыгать, поорать, подраться, очень пьяные и так далее. Выплеск энергии на животном уровне. Но за последнее время, благодаря материалу, который несет группа, и песням, и каким-то разъяснениям, интервью, тем же самым лекциям, которые я старался читать после выхода альбома, аудитория очень сильно изменилась. И поэтому, когда мы едем сейчас по стране, как правило, во многих залах даже не заказывают охрану. Потому что она не нужна. И промоутеры, которые делают концерты, говорят: «Мы провели десять концертов до вас — везде ставили охрану. Потому что неизвестно, кто придет, непонятно, что будет. Но мы знаем, что на «ПИЛОТ» охрану брать не нужно. У вас все будет спокойно и хорошо». Приходят адекватные люди, ничего не ломают, ничего не бьют, нет агрессивности. И при этом они также отлично отрываются.

— Насколько у вас сейчас плотный гастрольный график?
— Мы очень плотно лупили с февраля. Февраль и март мы так отъездили. А вот апрель и май у нас будут достаточно разреженными, потому что нам нужно закончить альбом, мы хотим как-то подготовиться к «Нашествию», к пятнадцатилетию группы, к осени и так далее. Честно говоря, играть подряд кучу концертов я уже не вижу особого смысла, потому что раньше мы старались захватывать очень многие города, про которые было понятно, что они не приносят никакого материального выхлопа. Мы ехали туда просто для того, чтобы привезти свою музыку, заранее понимая, что мы на этом теряем. У нас была такая история: мы брали два-три города, грубо говоря, «хороших», за счет которых мы прицепляли еще два-три города, которые откровенно были «в провал». Понятно, что мы ехали туда «за спасибо», чтобы люди просто услышали музыку. Но сейчас я вижу, что общий интеллектуальный уровень падает благодаря средствам массовой информации, обилию какой-то совершенной жути по телевизору, в журналах и так далее. Люди даже книжек не читают. И зрителей приходит на концерт теперь гораздо меньше, и чем меньше город, тем эта тенденция сильнее. Видно, что им вообще это не надо. Соответственно, мы не понимаем, зачем жертвовать ради них. Людям не нужна эта музыка, им не нужно искусство — ну и пускай они смотрят тогда свое телевидение, читают свои глянцевые журналы и живут прекрасно. Ради Бога, это их выбор.

— А это не противоречит тому, что вы говорили выше — об ответственности за аудиторию, о том, что ее уровень растет?
— Верно. Но есть такая прекрасная формула: сначала — вопрос, потом — ответ. Мы не имеем никакого морального права агрессивно пропагандировать, заниматься какой-то проповеднической деятельностью. Сначала люди должны сделать запрос, что им это нужно, потом мы приедем. Все-таки ходить за человеком и говорить: «Ты знаешь, это — плохо, это — плохо, это — плохо» — наоборот, вызовет только ответную защитную реакцию. Для него это будет неприятно. Он сам должен прийти к осознанию того, что это для него же нужно. Поэтому в каких-то городах данная направленность вообще не видна. Но именно там, где всегда было не очень хорошо у всех артистов, эта тенденция очень сильна. Деградация общего потока людей. И она произошла буквально за последние четыре-пять лет.

— Ну, а контраст между Питером и Москвой — вы же в обоих крупнейших городах выступаете на больших площадках довольно регулярно — он есть? Или сейчас две столицы примерно уравнялись по качеству зрителя?
— Качество аудитории примерно одно и то же. Немножко разные ощущения в зале, естественно. Ну, потому что, как мне кажется, в Москве столько артистов выступает за неделю, что людей трудно чем-то удивить. И они все это воспринимают немножко поверхностно. Как шоу. Если ты выйдешь в Москве на сцену играть концерт в обычных уличных штанах и майке, то уже куча народа будет на тебя смотреть так: чего это за чувак какой-то непонятный вышел. То есть, где шоу-то? (смеется). В Питере все-таки нет такого отношения к внешней стороне. Мало того, почему-то изначально так сложилось, что в Санкт-Петербурге к этому наоборот относились негативно. Когда люди пытались делать какие-то красочные концерты, с феерическими внешними атрибутами, публика отворачивалась и уходила. Им претит вот эта сторона. Я считаю, и то, и это — перегиб. Но разница чувствуется.

— То есть — все по-прежнему: Москва — перекормленная зрелищами, а Питер — голодный?
— Он не то что бы голодный. Просто в Питере люди жадные до чего-то очень необычного, до авторского момента какого-то. Это должно удивить. В Москве можно поразить внешней стороной и шоу, десять групп могут играть одно и то же, совершенно посредственную музыку, но выйти с ярко-зелеными волосами, сделать суперяркий видеоряд, и все пойдут на эти десять групп, и скажут: о, это круто. В Питере, если первая же из этих десяти групп приедет, все посмотрят и скажут: да ну, это какая-то чухня, просто вторичное искусство, мы на это не пойдем. Здесь должен быть какой-то авторский подход, нечто новое.

— Говорят, что в Питере существует порядка трех тысяч рок-групп. Это действительно так?
— Вполне может быть.

— Та помощь и поддержка, которые вы оказывали и продолжаете оказывать неизвестным музыкантам выпуском серии «Рок из подворотен», позволяет вам видеть общую картину? Какова она на сегодняшний день? Все-таки, три тысячи групп для одного Питера — это как-то уж слишком много.
— Много, много. Ну понятно же, что 80 процентов этих групп — это ребята, которые занимаются музыкой как хобби, по вечерам. И для них основной стимул, мотив всего этого занятия — чтобы девчонки видели, какой я красивый с красной гитарой на сцене. Это нормально абсолютно, потому что у нас был такой же стимул, когда нам было столько же лет (смеется). Но видно, что большинство из них не готово на какой-то серьезный шаг. И самое главное, что меня очень огорчает — в последнее время у каждого второго молодого музыканта, который пишет мне письмо, возникает один и тот же вопрос: где нам найти продюсера. И в ответ на это я пишу: ребята, по-моему, вам надо гитары за шкаф поставить, и заняться чем-то другим (смеется). Потому что двадцать лет назад музыканту, который бы сказал — вы знаете, мы ищем спонсора и продюсера, его коллеги по цеху разбили бы лицо (смеется). Это было неприемлемо. Тогда каждый человек, который играл рок-музыку, чувствовал себя бойцом. Это была война, на которой сражались за свое счастье, за правду, за то, чтобы нести это людям. А искать спонсора и продюсера — конечно, полный бред (смеется).

— О людях из тех времен: вы следите за тем, что происходит у тех же Гребенщикова, Шевчука?
— Я знаю, что Гребенщикова попытались отлучить от православной церкви. В ответ на что я сказал: братья, это грозит бедой только самой православной церкви, но никак не Гребенщикову (смеется). По-моему, они этим роют яму сами себе.

— А прошлогодняя история с походом Шевчука к представителям руководства страны?
— Мне кажется, что никакие встречи музыкантов с руководством ничего не решат. По крайней мере, наша встреча с президентом России была чисто дружеской, и понятное дело, что мы поговорили о музыке, посидели, как говорится, у костра (смеется), попели песен, я понимаю, что ему было интересно встретиться с людьми, которых он слушает, нам было, естественно, интересно посидеть рядом с царем, на этом весь интерес и закончился. То есть, обсуждать какие-то политические вопросы — да кому это надо, все понимают, что мы спросим то, что надо, он ответит то, что надо (смеется). И все разойдутся.

— Раз уж вы сами об этом заговорили — вы были новым лицом в этой обойме, того же Макаревича, допустим, там видеть уже привычно.
— Ну, меня это удивило, конечно. Я даже не знаю, почему, собственно, меня позвали. Дмитрий Анатольевич проронил такую фразу, что «я собрал здесь всех, творчество кого я слушаю и уважаю». Для меня это прозвучало удивительно — может, он знает и слушает творчество группы «ПИЛОТ»? Я уж не стал допытываться. Возможно потому, что мы, по крайней мере, я, всегда старался делать какие-то вещи для людей помимо музыки. Для меня общественная деятельность всегда была важной стороной жизни. Может быть, поэтому. Не знаю. Я понимаю, что чисто по-человечески эта встреча всем принесла позитивные ощущения. А с точки зрения ее целесообразности для государства (смеется) — об этом вообще речи не может идти. Она ничего не решила, конечно. Все равно они будут делать то, что им надо, а мы, понятное дело, всегда будем говорить, что во всем виноват царь.

— Ваши старшие товарищи все-таки несли им какие-то петиции, вопросы задавали по существу.
— Возможно, у них есть вера в то, что они действительно что-то могут изменить. Как, например, у Шевчука. Плюс, надо учесть, что у него другой статус. Он же, все-таки, Юра Шевчук, а не Илья Черт. Его знает, мне кажется, любой в этой стране, в отличие от меня. Поэтому он, наверное, чувствует в себе силы и возможность что-то изменить. И молодец, если Юра на это идет и делает это. Ну, а я в себе не чувствую такой возможности, это раз, во-вторых, у меня нет уверенности, что я могу что-то изменить в голове у людей, которые занимаются политикой на таком высоком уровне. Я для них кто? Гопник со двора. Они меня не будут слушать, какие бы петиции я не писал, сколько бы я с плакатами не ходил под окнами. Это то же самое, как если ко мне подойдет пятилетний ребенок и скажет: знаешь, Илья, картошку жареную есть плохо. Я скажу: мальчик, иди домой (смеется). Я для них такой же пятилетний пацан, который ни шиша не понимает в политике. Зачем они меня будут слушать? Скажут: мальчик, иди играй на гитаре своей. И будут правы (смеется).

— Одним словом, вы себя чувствуете на своем месте?
— Каждый должен заниматься своим делом. У меня оно получается, как мне кажется, хорошо. На таком уровне, которого я достоин. И я, со своей стороны, считаю, что они занимаются политикой плохо (смеется). Я не претендую на большее, но на своем месте я хорошо делаю свою работу. А вот они свою делают плохо (смеется). И заняли место, которое им, кажется, не соответствует, не по силам. Вот и все. Поэтому им надо напрячься, и выполнять ее так же хорошо, как я выполняю свою (смеется).

— Ну, у нас же есть возможность об этом говорить, демократия, свобода слова. А вам не кажется, что все это — выпуск пара?
— Конечно, так оно и есть. Какая демократия? Просто, поймите, у нас политика, власть и все вот это — какая-то отдельная, сама по себе тусовка в стране. Она ничего общего с народом, со страной не имеет. Это такая загороженная территория, за большим бетонным забором, с колючей проволокой и прожекторами, с большим количеством сторожевых псов, милицией по периметру с автоматами. И вот они там все сидят на этой даче у камина (смеется), пьют дорогое шампанское и обсуждают судьбы народа. А народ весь за этим забором с колючей проволокой, в грязи, по совхозам ходит, меся коровье говно кирзовыми сапогами и стоя в очереди за паленой ацетоновой водкой. Мне кажется, вот такая ситуация у нас сейчас наблюдается с точки зрения политики в стране (смеется). То есть, есть страна, а есть политики. Между ними нет ничего общего. Они никак не связаны. И народ повлиять на мнение политиков не может никак, потому что никто его не пустит за этот забор с колючей проволокой. Их мнение никто не будет слушать. Ты можешь хоть всю жизнь простоять с плакатом под этим забором, но кроме овчарок, которые будут на тебя лаять, для которых ты будешь как развлечение, ничего ты не добьешься. Потому что людям, находящимся по ту сторону — им наплевать на твои лозунги, плакаты и так далее. Они все равно делают то, что хотят и считают нужным, согласен ты с этим или нет. Поэтому ни о какой демократии в этой стране речи быть не может. Они не прислушиваются ни к одному слову, которое исходит от народа. Хорошо это или плохо — я не знаю. Я не то, что протестую против этого, я просто не понимаю, что делать со страной. Я не политик. Может, они правы, а возможно — и нет. Может, действительно, демократия в этой стране — это утопия, я не знаю. Потому что я никогда этому не учился, у меня нет высшего образования политолога, я не изучал историю политики этой страны, и вообще у меня мозг заточен по-другому. Я ничего в этом не понимаю. Но я пою песни, я вижу свою жизнь вокруг себя, у меня есть дом, маршрутка. У меня узбеки в подъезде торгуют продуктами, все говорят: давайте их выгоним! А я говорю: не надо их выгонять. Они хорошими продуктами торгуют, они очень милые (смеется). То есть, для меня это все на бытовом уровне происходит: зачем выгонять узбеков, они прекрасные люди, прекрасно убирают наш двор, торгуют свежими фруктами. И каждое утро говорят мне: «Доброе утро, Илья!» Они знают меня по имени, хотя таких покупателей у них целая куча. А вот в магазине «Норма», который находится рядом, со мной никто не здоровается, и там продают тухлую рыбу и тухлое мясо. Для меня очень важно, чтобы узбеки остались. Я не согласен с тем, что их надо отсюда выгонять, что же я тогда буду есть, и кто же со мной будет здороваться (смеется).

— Получается, вы в Питере можете спокойно выйти на улицу, зайти в магазин к узбекам, потом сесть в маршрутку, и вас не будут донимать из-за вашей большей или меньшей популярности?
— Ну почему — подходят, узнают часто.

— И в отличие от руководства страны, вы в Москву из Питера переезжать не думали?
— Зачем? Как я вот так по Москве пойду? На Невском я недавно Мишу Боярского встретил, идет себе спокойно, в шляпе, в шарфе, красавец (смеется). И никто к нему не пристает. А вот представьте — выйдет он на Бульварное кольцо, ему же прохода не дадут. А в Питере на Невском все просто кланяются ему и говорят: «Здравствуйте, Михаил Сергеевич», он отвечает: «Здравствуйте», и все (смеется). Очень приятно же, когда с тобой здороваются. Я тоже иногда еду в метро или в маршрутке, или где-нибудь по улице иду, а мне говорят: «Здравствуйте, Илья». Мне, например, приятно, что меня жители моего города узнают. Но никто не бросается за автографами с ручками и бумажками, нет визжащих девочек, никто не прыгает сзади за шиворот.

Беседовал Алексей Коблов
Фотографии и видео Василия Повольнова, Инфопортал