!!! Юрий Некрасов: «Без резонанса мое дело закончилось бы по-другому»

Иск вдове Родителева будет выплачен в любом случае

— Юрий, первый вопрос, который хочется Вам задать, естественно, касается решения судьи. Как оцениваете приговор? Ожидали ли такого исхода дела?

— Не ожидал. Вообще не ожидал. Со мной в камере сидел человек, который обвинялся в убийстве. Так вот «труп» пришел к нему на суд и сказал: «Не сажайте его. Я живой. Вот мой паспорт». Но тому все равно дали пять лет. Сами понимаете, какой у меня после этого был настрой. И таких случаев... Я не говорю, что в СИЗО сидят святые — нет. Если туда попал, значит, скорее всего, что-то совершил, но в 90 процентах случаев люди пребывают в СИЗО по более тяжелому обвинению, чем должны. Если судебно-следственная система взяла человека в оборот, то он будет сидеть. Ведь в случае оправдательного приговора, человеку полагается компенсация. Возникает вопрос: из чьего кармана? И кто будет отвечать за неправильную квалификацию, за неправильное следствие? Поэтому я не испытывал никаких иллюзий. Сначала, когда у меня было обвинение по 105-й статье (убийство — прим. Инфопортала), я думал, что мне дадут лет двенадцать. Потом после переквалификации (на часть 4 статьи 111 УК РФ — причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего — прим. Инфопортала) — думал, что будет в лучшем случае лет восемь.

— Ход суда не изменил этого настроя? Ведь на втором заседании, когда по инициативе ваших процессуальных оппонентов обсуждался вопрос о переводе процесса в закрытый режим, Вы сказали такую фразу: «Мы уже добились суда. Нормального суда. И я это вижу».

— Нет, ход суда настроя не изменил. Я думал, решили все сделать как будто открыто, а потом судья с непробиваемым лицом вынесет обвинительный приговор. Просто вера в справедливость у меня к тому моменту очень сильно пошатнулась.

И когда Олег Николаевич Гривко, зачитывая приговор, произнес слова «обвиняется в...», я испытал, как сейчас модно говорить, когнитивной диссонанс — что, серьезно, не то обвинение, которое мне предъявляли? Дело в том, что тут есть некоторые юридические тонкости, которые мне пришлось изучить в СИЗО. Если судья в начале приговора говорит «виновен в...», значит он соглашается с предъявленным обвинением, а если говорит «обвиняется в...», значит будет его переквалифицировать. После этого оставалось дождаться только, на какую статью и каким будет наказание.

— Тем не менее, Ваша защита обжаловала приговор. Это сделано в пику процессуальным оппонентам или для Вас принципиально добиться полного оправдания?

— Если учесть все вышесказанное, данный приговор — конечно, хороший. Но я не считаю себя виноватым даже в том, за что меня осудили, потому что пределы самообороны — очень субъективное понятие. Если на тебя нападают с топором, в какой момент ты можешь применять силу, чтобы это не считалось превышением пределов обороны? В тот момент, когда топор входит в верхние слои эпидермиса головы?

Сейчас, кстати, обсуждаются некие поправки к закону о самообороне, и мой случай приводят в качестве аргумента за их принятие. Потому что сейчас складывается такая ситуация, что, дав отпор нападавшему, ты, скорее всего, попадешь в тюрьму. Защитившись от одной беды, попадешь в другую — возможно, даже более серьезную. Потому что СИЗО — не просто мера пресечения и помещение, в котором ты живешь. Это все-таки некая карательно-пыточная система.

— Вас приговорили к десяти месяцам колонии-поселения, а в СИЗО Вы провели почти полтора года. Вам полагается компенсация за, скажем так, излишне пересиженное?

— Да, я провел в СИЗО год пять месяцев и восемь дней. Компенсация за лишние семь месяцев и восемь дней должна составить 385 тысяч рублей. Это, кстати, сопоставимо с суммой иска, который я должен выплатить вдове Валерия Родителева.

— В то же время Ваши сторонники объявили сбор средств для того, чтобы помочь Вам выплатить иск. А Вы еще и оспариваете приговор, который обязывает Вас перевести Родителевой 350 тысяч рублей...

— Иск будет выплачен в любом случае. Средства действительно собираются, они приходят на счет моей сестры. Пока еще просто не дошли до этого руки, но я обязательно выложу в интернет отчет о поступлении средств, чтобы все было открыто и прозрачно.

Вообще, если по-честному, всем было бы лучше, если бы у меня была 37-я статья (речь идет об оправдании Некрасова по статье УК РФ о необходимой обороне — прим. Инфопортала). Тогда была бы больше компенсация за содержание в СИЗО и той же Родителевой досталось бы больше. Потому что я бы все равно помог ей финансово, так как, считаю, что она также пострадала от действий «Ночных волков», как и все остальные. Ее муж не поехал бы к нам делать то, что он делал, если бы ему до этого соответствующим образом не промыли мозги. Ведь что он делал в Зеленограде? Выполнял приказы — также, как и все остальные.

У следователя из Зеленограда хотя бы есть совесть

— Как Вы можете по итогам процесса охарактеризовать судью Гривко?

— Знаете, в помещении конвойной службы в здании суда есть так называемая сборка — место, куда перед и после заседания сажают арестантов. И все стены этой сборки исписаны мнениями о судьях. Так вот, про Гривко там только одна надпись, и та — «Гривко — адекватный». Вот Вам и характеристика. Наверняка, Гривко не одного человека осудил, но никто не написал про него плохого слова. Чтобы заслужить такое от арестантов, которые всем сердцем ненавидят судей, надо быть великим человеком. Он действительно адекватный и четко блюдет закон.

А его фраза «Здесь мой "Секстон", и я здесь командую» («Секстон» — «база» «Ночных волков» в Москве — прим. Инфопортала), произнесенная на одном из судебных заседаний, уже стала крылатой в мотосреде. Знаю, уже таблички сделали с этой фразой, фотографируются с ними... (смеется)

И еще хочу сказать о прокурорах Громове и Долгих, которые действительно хотели выяснить истину, а не просто, как это обычно бывает, шпарить по обвинительному заключению, отклоняя ходатайства защиты. Они устроили настоящее судебное следствие, ставшее противовесом следствию предварительному.

Фото из ЖЖ greysvandirr.livejournal.com

— Как Вы вообще оцениваете работу следственных органов?

— Все проблемы в моем деле начались именно на этапе следствия. Дело в том, что следователь — процессуально независимое лицо, которое может принимать любые решения. И опротестовать их можно только через суд, но на это, с учетом всех процессуальных сроков, уходит несколько месяцев. В результате следователь ведет дело так, как ему выгодно.

До середины 80-х годов следователь считал своим долгом собрать максимальное количество сведений так, чтобы из них вытекла либо виновность, либо невиновность человека. И если этим он оправдывал обвиняемого — то честь ему и хвала за то, что оставил в обществе единицу, которая приносит пользу. А сейчас в следственной системе заложены стимулирующие факторы в сторону обвинения. За раскрытие особо тяжких преступлений выплачивается премия на весь отдел, улучшается его статистика. Плюс погоны, повышения и так далее. Поэтому любой самооборонщик — лакомый кусочек для следователя: сам пришел, сам дает показания, есть происшествие, есть потерпевший, есть оружие... Остается прикрутить мотив. А разница большая. Превышение пределов самообороны — преступление небольшой тяжести, а 105-я и 111-я статьи — это особо тяжкие преступления. И если один следователь вдруг начнет разбираться, переквалифицировать дела и оправдывать обвиняемых, ухудшится статистика всего отдела, и премии недополучат все его коллеги. Ну, и как они после этого будут на него смотреть?

А обвиняемые — кто они для следователя? Материал. Ну, живой. Ну, чуть-чуть отличающийся от коровы — тем, что не на четырех ногах, а на двух...

— Ваше дело расследовалось и в главном следственном управлении (ГСУ) в Москве, и в зеленоградском отделе Следственного комитета. Ощутили какую-то разницу?

— В Зеленограде пошли хоть какие-то действия. Полиграф был сделан, ситуационная экспертиза. По сути, только в Зеленограде дело и расследовалось. Хотя нельзя сказать, что к ним нет претензий. Можно было и побыстрее расследовать, и ходатайства защиты удовлетворять — они же все отклонены были. Но все-таки у зеленоградского следователя Евгения Башкинова, мне кажется, есть совесть. Я представляю, как его давили сверху, какие были указания, но он хоть что-то делал. А остальные следователи — всего их, по-моему, было пять — вообще ничего не сделали. У них была установка на 105-ю статью, и они все под это подводили. Потом — тоже, мне кажется, благодаря Башкинову — 105-я уже никак не влезала, и они сделали 111-ю статью. Хотя, возможно, и это произошло из-за того, что по 105-й статье, в отличие от 111-й, на тот момент был возможен суд присяжных.

Зеленоградские прокуроры задавали слишком неудобные вопросы

— Вы допускаете, что на следствие могли влиять представители клуба «Ночные волки»?

— Конечно. У них же такой мощный административный ресурс! Вот ребята рассказывали, что одно время ходили по СМИ, пытаясь привлечь внимание, а им говорили: «Извините, у нас запрет на освещение этой темы». А если говорить о следствии, то были отклонены все наши ходатайства, невыгодные «Ночным волкам»: о биллинге сотовых телефонов, об изъятии двери... Той самой двери, которую принесли на суд! Хотя она в первый же день должна была быть изъята и отправлена эксперту. А сколько еще других улик не было изъято и осмотрено.

А еще вот был протокол первого, ночного, осмотра места происшествия, сделанный зеленоградским СК. На следующий день проводился второй осмотр — уже следователями из ГСУ. И вдруг на месте происшествия появилась бутылочка с дырочкой — теперь я знаю, что такие предназначены для курения наркотических веществ. Опа — найдено, приобщено к делу! Но во время предыдущего осмотра было сделано три фото этого места, и никакой бутылочки там не было. Вопрос на засыпку: откуда она там взялась? Естественно, когда это выяснилось, бутылочку из дела сразу исключили. Потому что это такой косяк следствия, который достоин прокурорской проверки. И как после этого мне не верить в ангажированность следствия?

— Замену прокуроров по ходу судебного процесса тоже связываете с ресурсом «Ночных волков»?

— Да. Зеленоградские прокуроры задавали слишком неудобные вопросы. Первые свидетели — Евдокимов, Иванов, Какабадзе — выходили, думая, что сейчас они поплачутся, все вокруг языками поцокают и скажут: «Какая же сволочь этот Некрасов!» А их как начали расспрашивать по обстоятельствам дела — они сразу и потерялись. А потом у «волков» резко случилась корпоративная потеря памяти — все это наблюдали.

— Но было ведь и влияние с другой стороны — Вашим сторонникам удалось создать серьезный общественный резонанс.

— Конечно. Без этого все закончилось бы по-другому. Вся коррупция всегда делается втихаря. Допустим, следователь делает что-то не по закону, делится со своим начальником, но «наверху» об этом не знают. А когда случается резонанс, начальник следователя сам оказывается под контролем, и все резко перестают быть друзьями, начинается поиск крайнего.

Причем чем хорош резонанс — его никто не может проплатить. А при его наличии приходится все делать правильно. Становится выгодно один раз сделать правильно, чтобы все думали, что все всегда делается по закону. При том что в других десяти тысячах случаев, по которым нет такого резонанса, все может делаться неправильно. Это, конечно, тоже очень грустно. И вообще все должно быть нормально безо всякого резонанса.

— Но на ходе Вашего дела резонанс на этапе следствия, получается, не сказался?

— Сказался. Но по-другому — его стали затягивать. Если нельзя дело сшить, его надо затянуть — такая логика у следователей. Делаем все ровно в рамках максимальных процессуальных сроков. Время уходит, а значит уходят и бесценные доказательства. Время хранения биллинга — его сложнее и сложнее достать, записи с видеокамер — в моем случае можно было бы записи еще с кучи других камер достать. Плюс у другой стороны — они же все были на свободе — была возможность как-то подействовать.

Наша задача была собрать все улики, которые были, чтобы приобщить их к делу, а их задача — «переделать» свидетелей. Как произошло с тем же Витей Тюриным, который после встречи с «Ночными волками» на своей фотовыставке — и он не отрицал это «совпадение» на суде — резко поменял показания на противоположные. Понятно, что они приехали и сделали ему предложение, от которого он не смог отказаться. Давление на свидетелей было очень сильное.

— На суде Вас поддерживало довольно много людей. Были среди них те, кого Вы не ожидали увидеть?

— Да. Было много людей, с которыми я не виделся лет десять, а может, даже и больше. Например, школьные друзья. Еще пришла девушка, с которой я встречался в институте. Она давно замужем, у нее ребенок — и вот пришла ко мне на суд. Я был в шоке.

— А со стороны «Ночных волков» были неожиданные люди?

— Да нет, со стороны «ночных волков» ничего удивительного не было. Наоборот, огорчило отсутствие некоторых людей, которых вызывали на судебные заседания, а они не являлись. (смеется) 

Инженер — он и в тюрьме инженер

— Вы назвали следственный изолятор карательно-пыточной системой. Почему? И во многих ли СИЗО довелось побывать?

— Сначала меня сразу же повезли на Петровку, 38. Около недели я там пробыл. Потом мне предъявили обвинение и посадили в «Матросскую тишину». Первое впечатление в том, что при попадании туда о человеческом достоинстве можно сразу забыть. «Лицом к стене», постоянные досмотры, копание в твоих вещах. Для обывателя это уже шок. Как говорилось арестантами в СИЗО, из своего у тебя там есть только трусы и тапки. Плюс прохладненько в СИЗО, так скажем. А я там как раз две зимы провел.

Но самое ужасное для меня заключалось в том, что, перемещаясь на мотоцикле, я привык видеть до линии горизонта, а тут оказался в четырех стенах. Окошки были такие, что где-то видно только стену соседнего корпуса, где-то — кусочек неба. Но небо через три решетки — это не небо. После выхода я почти сразу поехал на одну заброшенную пожарную вышку, залез туда и часа два смотрел на пространство.

— В зеленоградском СИЗО тоже бывали?

— Да. После «Матросской тишины». Меня вслед за делом перекидывали из Москвы в Зеленоград и обратно. Везде свои плюсы и минусы. В зеленоградском СИЗО хорошо кормили. Когда после баланды я увидел сосиски, подумал: «Да ладно, такое бывает?»

Во время суда находился в пятом изоляторе на Водном стадионе. Это образцово-показательное место. Там даже был телевизор в камере, что редкость для СИЗО.

Отношение сотрудников ФСИН везде разное. Это уже от людей зависит. Есть сотрудники, которые относятся к арестантам с пониманием, видят в них не коров, а людей — вежливо разговаривают и все такое. А есть те, над которыми, видно, издевались в школе, и они нашли такую работу, чтобы издеваться над людьми. Таких тоже хватает.

— В СИЗО чем занимались?

— Ну, когда суд — это ты в шесть утра ушел и в час ночи вернулся. Даже если сам суд на десять минут. Потому что конвоиры ждут всех, кого они в этот день привезли. А ты сидишь в помещении размером 60 на 60 сантиметров — так называемом стакане. Там положено не больше двух часов арестантов держать, но можно и все шесть просидеть.

А вообще я изучал литературу, УК, УПК (Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы — прим. Инфопортала), постановления пленумов, комментарии к статьям. Плюс принимал участие в какой-то тюремной движухе.

— Что за движуха?

— В СИЗО есть так называемые людские хаты и нелюдские. Хаты — это камеры. В нелюдских содержатся те, кто подписал сотрудничество с оперчастью и кого вычислили, те, кто совершил какие-то непорядочные поступки, и те, кто сидят по статьям вроде изнасилования. Их сажают особнячком. Я, соответственно, был в людской хате. Там все происходит по понятиям, и каждый человек должен приносить какую-то пользу. Каждый привносит то, что он может, чтобы облегчить общий быт. Я был полезен своими инженерными талантами. Например, чинил кипятильники и чайники с помощью лезвия и кусочка проволоки, который, может быть, удавалось на прогулке оторвать от сетки-рабицы. В общем, своеобразное занятие. Особенно после того, как в аспирантуре я в свое время работал на ускорителе. Но инженер — он везде инженер.

— Как обстоят дела со свиданиями?

— Свидания зависят от следователя, потому что он дает соответствующие разрешения. Вот на «пятом централе» на «Водном стадионе» свиданий у меня не было, потому что следователь всячески бюрократически затягивал выдачу разрешений. Но при наличии разрешения родственник может спокойно прийти в СИЗО. Другое дело, что за место для свидания. В той же «Матросской тишине» стекло на «свиданке» такое древнее, что прозрачным его уже не назовешь. Да еще телефоны на работают. Вот в Зеленограде гораздо лучше. Но все равно — это кабинка, решетка, другая кабинка. Плюс прослушка, наблюдение.

— А как складывались отношения с конвоирами?

— В Пресненском суде, за которым закреплены дела ГСУ, не получить электрошокером — это все равно, что зря съездить. В Мосгорсуде тоже, извините, одни скотины. Вот зеленоградский конвой хорошо относился. Тем более, что они, наверное, местные — я думаю, все понимают. Естественно, устав соблюдают, но все вежливо и культурно. Приятно, что тебя не шпыняют, как пакет с вещами.

Из суда меня тайно вывезли судебные приставы

— После оглашения приговора Вы, кстати, сразу покинули зал суда в сопровождении конвоя. Что происходило дальше?

— Да, меня — уже без наручников — отвели в помещение конвойной службы. Сказали, что через сорок минут мне распечатают приговор — и все, свободен. Я собирался как белый человек выйти на улицу через парадный выход. Но потом пришел начальник службы судебных приставов и сказал, что меня вывезут из суда на машине, чтобы не было никаких инцидентов, так как на улице много «ночных волков». Я попытался посопротивляться — мол, я теперь свободный человек, что хочу, то и делаю. Но мне сказали, что это распоряжение судьи. В итоге меня вывезли на какой-то машине на дачу, причем по дороге приставы переговаривались по рации о том, что за машины за нами едут, были ли они у суда и так далее. Знаю, что людям на улице сказали, будто меня повезли в СИЗО забирать вещи. Это полная ерунда. Тем более, что в арестантской среде существует такая традиция: если человек вышел на свободу из зала суда, а его вещи остались в камере — они распределяются между соседями.

Я перед приговором как раз постирал все свои вещи. Рубашки даже погладил. Там своеобразная система: наливаешь кружку горячей воды, закрываешь ее полотенцем — и гладишь. (смеется) Если бы я вернулся в камеру, то начал бы с чистого листа. Ну, а так мои вещи достались людям чистыми.

— Чем занимаетесь после освобождения?

— Вообще в понедельник я сразу приехал на работу (приговор Некрасову огласили в пятницу — прим. Инфопортала). Написал заявление на отпуск, потому что меня до сих пор не уволили. Не знаю, конечно, как будет теперь — при наличии судимости, но думаю, что работу я себе всегда найду. (Некрасов — инженер в компании, которая занимается установкой и ремонтом медицинской техники, в том числе в роддомах — прим. Инфопортала).

— Судя по пламенному выступлению на суде Вашего коллеги, на работе к Вашей ситуации относятся с пониманием.

— Естественно, все коллеги меня поддерживают. Все всё прекрасно знают, понимают. Они видели мою общественную деятельность, всегда интересовались за пострадавших мотоциклистов, хотя никого из них и не знали. Очень переживали за того же Рауфа, с истории которого началось развитие программы «Мотоситизен». (В июне 2011 года на Воробьевых горах мотоциклиста Рауфа Абзалова сбил автомобиль Porsche Panamera. Ход расследования этого ДТП вызвал возмущение у столичной мотообщественности, которой при активном участии Юрия Некрасова удалось привлечь к этому инциденту общественное внимание и добиться объективного рассмотрения дела. Эта история послужила толчком для создания волонтерской программы помощи на дорогах Motocitizen («Мотограждане») — прим. Инфопортала).

— Как проводите свой отпуск?

— Езжу встречаюсь с людьми. Столько народу сейчас хотят поговорить со мной, высказать свое мнение, о чем-то расспросить. Да и я до сих пор испытываю жажду общения с людьми неарестантского склада ума. Стараюсь выдавить из себя всю эту тюремную лексику, которая за полтора года плотно засела в голове. Здоровьем вот начал заниматься — хожу по обследованиям.

— Пребывание в СИЗО серьезно сказалось на состоянии здоровья?

— Конечно. Смотрите, сколько седины появилось. (показывает на виски) Я когда там оказался, этого не было. Извините, телефон... (говорит по телефону: «Да, занят еще. В норме да»). Прошу прощения — охрана.

— У вас появилась охрана? После освобождения Вы не чувствуете себя в безопасности?

— Охрана появилась по инициативе моей матери. Это человек, который охранял ее после начала этой истории. А теперь она сказала: «Пусть он с тобой ездит». Но я постоянно пытаюсь охранника обхитрить и уехать. Пару раз мне это удавалось. У меня страха нет.

— На мотоцикле удалось покататься?

— Да, целых два дня катался. В день освобождения только заглянул в гараж, походил вокруг мотоцикла, подумал, не снится ли мне все это. А потом ко мне приехали журналисты с канала РЕН, и вот при них я как раз в первый раз сел на мотоцикл. Но сейчас из-за дождя приехал на машине.

— Ходят слухи, что мотоцикл вместе с Вашими правами в день оглашения приговора привозили к суду. Это легенда?

— Нет, не легенда. Действительно, то ли друзья, то ли мама моя — я так и не понял кто был инициатором — придумали, чтобы я уехал из суда на мотоцикле. Я им, правда, сказал: «Ну, чего вы занимаетесь ерундой?» (смеется)

Вообще, вокруг моего дела, конечно, много лишних движений было. Кто-то с кем поссорился из-за того, что кто-то что-то сказал и тому подобное. Ну, ерунда какая-то. Я на это так смотрю: люди не умеют распоряжаться своей свободой. Можно видеть небо за окном — вот оно счастье! Двумя глазами смотришь, своим носом дышишь, без костылей ходишь... Очень много энергии у людей, к сожалению, выплескивается не в созидательное русло. Одолевают эмоции — сходи на турнике поподтягивайся. Все эмоции сразу пройдут. (смеется)

Одну стрелу сломать можно, две — сложно, а пучок — невозможно

— После всей этой истории и судебного процесса не возникло разочарование в культуре мотоклубов?

— Нет, напротив. Видите ли, в чем разница... Фрибайкеры, которых я объединил в программе «Мотоситизен», — это все равно лебедь, рак и щука, которые тянут каждый в свою сторону. Фрибайкер, он по своей природе эгоист. А в клубы люди объединяются, когда готовы за что-то общее сделать больше движений, чем для себя лично.

Вот когда закрутилась вся эта история с Рауфом, там было много обычных мотоциклистов, и они не знали, что делать. Я позвонил ребятам из клуба «Дорожные ястребы» и сказал, что нужно провести колонну. И через сорок минут они, как солдаты, были на месте. Кого, я извиняюсь, от женщины оторвали, кого из бара вытащили и резко отрезвили...

Клуб — это структура, где есть обязательства. Нет такого, что у меня голова болит — я не приду. Если ты сказал, что будешь делать, то должен приползти даже больной. Тогда мы сами скажем: «Иди домой лечиться». Причем никакого принуждения в этом нет. Человек просто берет на себя обязательства и их выполняет. А если не выполняет, просто уходит из клуба. Снял жилеточку, положил: «Пацаны, я не готов» — и ушел.

— Вы собираетесь вступать в какой-то клуб? Ведь «Три дороги» по решению их президента Евгения Воробьева прекратили свое существование.

— Пока я нигде не состою. Я сейчас сам себе клуб. (смеется) Но если будет необходимость во вступлении в какую-то серьезную структуру, которая поможет достижению всеобщего мотоциклетного блага, то почему бы и нет.

— А продолжать свою общественную деятельность намерены? И возможно ли такое, что теперь эта деятельность будет касаться не только мотоциклетной тематики, но и проблем самообороны или содержания заключенных?

— Вы знаете, вся моя общественная деятельность началась по необходимости, когда моего друга сбил крутой товарищ. И никак нельзя было добиться справедливого расследования, кроме как, подняв массу людей и приведя их к Петровке, 38.

Если человек попал в беду, я буду ему помогать. И раз уж сейчас так сложилось, что меня все слышат и видят, надо эту ситуацию использовать во благо. Но я не хочу лезть в политику и никогда в жизни в нее не полезу — это я ответственно заявляю. Потому что политика такая грязь, рядом с которой даже стоять не хочется. У меня простая позиция: хочу, чтобы все было по закону и чтобы для всех закон был одинаков. Просто так сложилось, что в том случае с ДТП на Воробьевых горах я пошел сделал, и все сказали: «О, он может». А я всегда всем рассказывал притчу о том, что одну стрелу сломать можно, две — уже сложно, а пучок стрел сломать невозможно. Вместе мы всегда — сила. А сила — это большая ответственность. Ее нельзя отдавать в руки тех, кто будет преследовать свои цели. Поэтому цель должна быть не чьей-то, а общей. Поэтому я всегда работал, жил на зарплату и только свои средства вкладывал в «Мотоситизен». Хотя все это могло принести огромные деньги. Но стоит этим только начать заниматься — все. Потом люди скажут: «Мы тебе поверили, ты нам говорил одно, а делаешь другое». И сейчас я в этом видении только укрепился.

— Вы планируете дальше принимать участие в работе программы «Мотограждане», продвигать инициативы по повышению мотобезопасности, по допуску мотоциклистов на полосу для общественного транспорта?

— Естественно. Инициативы сейчас, правда, перехватили и двигают другие люди. Ну, пусть двигают. Мне вот, так скажем, сделать этого не дали. Я думаю, что вся эта ситуация с «Ночными волками» была связана с моим участием в продвижении данных инициатив. К сожалению, доказательства у меня исключительно субъективные.

Фото с сайта motocitizen.info

Контакты с «ночными волками» теперь невозможны

— Как можете сформулировать свое сегодняшнее отношение к клубу «Ночные волки»?

— Знаете, если бы они занимались теми делами, о которых говорят — Севастополь, воспитание молодежи — честь им и хвала. Но они же занимаются подавлением клубов, подгребанием под себя. Вот эти «будете с нами или вас вообще не будет» надо прекращать. Иначе куда мы идем? Опять возвращаемся в 90-е, что ли? Только теперь с возможностью прикрыться тем, что ты делаешь благие дела?

И если они это в отношении нас начали, то я это прекращу. Есть еще второе уголовное дело — о грабеже, есть статья за клевету. (В апреле 2013 года адвокаты Некрасова требовали возбуждения уголовного дела в отношении президента клуба «Ночные волки» Александра Залдостанова по прозвищу «Хирург», назвавшего их подзащитного «обосравшимся убийцей» — прим. Инфопортала) Я буду доводить это до конца и действовать по закону, который никто не отменял.

— Кстати, есть какие-то движения по делу о нападении на членов клуба «Три дороги»?

— Думаю, следователь ждет решения Мосгорсуда, до вынесения которого мой приговор не вступит в законную силу. Хотя, может быть, какие-то движения и есть, а я не в курсе. Потому что меня-то в этом деле нет — у меня ничего не украли, я заявление не подавал. Это ребят обокрали, побили. До меня они просто не смогли добраться.

Но вообще странно, что это дело возбуждено в отношении неизвестной группы лиц, хотя оно было выделено из моего, где есть видеозаписи, про которую сами «ночные волки» многократно говорили, что это они на ней запечатлены.

— После освобождения у Вас были какие-то контакты с представителями «Ночных волков»?

— Никаких.

— Такие контакты для Вас в принципе возможны?

— (перебивая) Невозможны.

— А со стороны «волков» были попытки выйти с Вами на связь?

— Не было. Мне с ними не о чем разговаривать. Все слова были сказаны. Если бы они хотели что-то сказать, надо было говорить до нападения. Если бы они приехали и сказали: «Давай поговорим», я бы говорил. А вместо этого на меня нападают, кричат, что убьют... Как Цой пел, «что будут стоять тысячи слов, когда важна будет крепость руки?»

— С бывшими членами «Трех дорог» продолжаете общаться?

— Конечно, продолжаю. Я сейчас живу тут недалеко. Постоянно через Зеленоград проезжаю.

— На суде в качестве места Вашего жительства указывался московский адрес. Что Вас вообще связывает с Зеленоградом?

— Я тут родился, вырос, учился в школе. У меня дед работал начальником лаборатории на «Элионе», я сам в 89-м или в 90-м году закончил в МИЭТе курсы по программированию... Это мое место силы. Я в любые выходные всегда старался вырваться сюда к друзьям. В Москве у меня, кроме соседа по дому, друзей нет. Ну, я не считаю мотоциклистов, потому что мотоциклисты — они отовсюду. А здесь я про каждый дом могу сказать: вот тут такой-то живет, тут — такой-то. Я тут каждое дерево знаю. Это мой город. А я — часть этого города. И наш клуб «Три дороги» был назван в честь того, что Зеленоград, по сути, на трех дорогах стоит. Мне очень нравилось, что у нас на клубных жилетках было написано «Зеленоград». По уставу клуба, мы должны были иметь права, документы на мотоцикл с номером и ездить по городу со скоростью 60 километров в час. Быть лицом города. Чтобы люди, видя надпись на жилетках, знали, что если у нас в Зеленограде есть байкеры, то они такие — культурные и дисциплинированные.

Юрий Некрасов с мамой Антониной Юрьевной и сестрой Майей в день освобождения. Фото из ЖЖ greysvandirr.livejournal.com

Беседовали Павел Чукаев и Марат Мухаев