Театру всегда будет не хватать площадей

— Павел Викторович, два с половиной года назад на открытии «Ведогонь-театра» после ремонта, когда зампрефекта Алексей Михальченков с актером Вячеславом Семеиным вбивали монетку в сцену в новом большом зале, Вы сказали, что этому месту еще только предстоит стать театром. Даже прозвучало словосочетание, что вам надо «научить его быть театром». Это случилось? Бывший зал кинотеатра «Эра» уже стал настоящим театром?

— Да, мне кажется, стал.

— Как быстро это произошло? В какой момент Вы это почувствовали?

— На самом деле довольно быстро. Я волновался — мне казалось, что в этом может быть какая-то проблема. И мы с артистами собирались здесь на сцене и проводили такие тренинги: дышали, пели, говорили — как бы пытались это пространство наполнить своей энергией. И потом начали репетировать... Я думаю, в течение первого сезона после ремонта то, о чем Вы спрашиваете, произошло.

— То есть не на первых показах, а позже?

— Да. Мы все-таки еще пристраивались, осваивали пространство, площадку, технику, которая здесь была. Это был процесс. Что-то еще было не готово, не доделано. Этим тоже приходилось заниматься. И потом, тогда еще был период пандемии, много чего было нельзя: сначала 50% заполняемость, потом 75...

— QR-коды для визитов в театр…

— Да, QR-коды, маски — все это тоже не способствовало атмосфере. Только в апреле 2022 года разрешили полную заполняемость, работу кассы и так далее. И вот как раз когда начался сезон 2022–2023 годов, второй сезон после ремонта, пожалуй, тогда уже появилось какое-то ощущение: да, тут прямо театр, атмосфера… И это произошло, потому что пришел зритель и стал собой наполнять эту красоту. Без этого невозможно было. Это очень важно.

— Вся история «Ведогонь-театра» — это в каком-то смысле история расширения пространства. В этом здании Вы пережили две реконструкции, постепенно увеличивая свою площадь. Теперь уже можно сказать, что этих площадей достаточно для деятельности театра и больше расширений уже не будет?

— У нас еще не введен в эксплуатацию малый зал…

— Да, про малый зал отдельный вопрос. Но потребности как-то еще прирастать площадями у театра больше нет?

— Ну, почему же? Я думаю, мы могли бы еще придумать, как расшириться, но никто нам этого, конечно, не позволит. (смеется) В театре всегда не хватает места. Это же производство, на котором, с одной стороны, жалко что-то выбросить, а с другой — надо что-то новое делать. Но пока в том, что касается площадей, наше главное ожидание, надежда и стремление — во взаимодействии с нашим учредителем, департаментом культуры, поскорее завершить работу над малым залом (бывшим главным залом «Ведогонь-театра — прим. Инфопортала). Вроде бы сейчас есть осторожная такая информация, что намечается сдвиг в этом процессе. Посмотрим…

— А были ли спектакли, которые не удалось по каким-то техническим причинам перенести со старой малой сцены на новую большую?

— Да, конечно. Например, у нас был такой детский спектакль «Аленький цветочек». Он был настолько вписан в площадку малого зала, что на новой сцене никак не мог разместиться в силу декорационных особенностей. Большинство других спектаклей мы как-то приспособили. В некоторых случаях, правда, пришлось пойти на художественный компромисс, но все же они могут здесь идти.

Или вот есть спектакль «Ехай», который невозможно на большой сцене играть. Мы играли его в Москве, в Боярских палатах. Сейчас вот перенесли в репетиционный зал. Там такая камерная история для малой сцены. Все такие работы, конечно, ждут малого зала.

Хотелось, чтобы от «Федора Иоанновича» остались светлые воспоминания

— По каким причинам вообще могут закрываться спектакли? Почему одни спектакли живут десятки лет, а другие всего несколько? Какими еще критериями, кроме такого очевидного, как успех у зрителей, руководствуется театр, принимая решение снять с репертуара ту или иную постановку?

— Причины могут быть самые разные. Например, мы вынуждены были безвременно закрыть спектакль «На дне», потому что у нас умерли два артиста, которые в этом спектакле играли. И ввести на их роли, одни из ключевых ролей, других актеров, значило бы делать совершенно другой спектакль. Петр Васильев играл Сатина, а Василису играла Света Лызлова. Они умерли в один год. В каких-то спектаклях мы их заменили, но только не в этом, поэтому пришлось прекратить его играть.

Иногда действительно, бывает так, что спектакль выходит и не очень откликается в зрительном зале, поэтому приходится с ним расставаться. Так получилось со спектаклем «Код/кот одиночества». Это была интересная, неожиданная работа, но как-то не пошла она у зрителя. Хотя иногда случается и так, что долго спектакль «не идет», а потом вдруг раз — и зритель его распробовал, начал ходить.

Бывают спектакли, которые пользуются успехом, и зрители долго на них ходят. Для меня это, прежде всего, спектакль «Царь Федор Иоаннович». Я понял, что его историю надо завершить на хорошем художественном уровне. Было бы обидно, если бы мы допустили, что в силу разных обстоятельств спектакль потерял бы свою художественную ценность.

— А что это были за обстоятельства? Потому что про этот спектакль как раз казалось, что он еще может идти и идти.

— Во-первых, он шел у нас больше 12 лет, мы сыграли его сто раз. И решили завершить его историю, когда театр уходил на капитальный ремонт. Почему мы так решили? Потому что стало понятно, что, находясь на ремонте, временно переехав во Дворец культуры, мы его часто играть не сможем. А играть два раза за сезон — это смерть для спектакля. Этот спектакль многолюдный, там довольно сложная партитура… Чтобы переносить его на нашу новую сцену, уже после ремонта, нужно было, вероятно, думать о каком-то обновлении художественного решения. Это все тоже вещи очень тонкие, сложные. Мы не могли заранее знать, как тут все сложится, когда закончится ремонт и мы сможем вернуться. Поэтому не стали пытаться снова войти в ту же реку и поплыть. Лучше, чтобы от этой постановки остались светлые, хорошие воспоминания, а не так, как бывает — приходишь на спектакль, которому уже 30 лет и сразу понимаешь: да, этот спектакль идет 30 лет...

Поэтому, когда мы поняли, что нас ожидает длительный капремонт и приближается сотый показ спектакля, мы решили сделать из этого такое событие и сыграли его в сотый раз на Новой сцене театра имени Евгения Вахтангова. И так попрощались с этим спектаклем, который выполнил свою миссию и вошел в нашу историю.

Если возвращаться к разговору о причинах закрытия постановок, то был у нас такой спектакль «Здесь живут люди». Он был сделан в пространстве, которое возникло после присоединения к «Ведогонь-театру» оставшихся площадей бывшего кинотеатра «Эра», но еще до капремонта. И он был рассчитан именно на ту сцену, где зрители сидели по бокам от нее. Это была временная площадка и по таким жизненным обстоятельствам данный спектакль, к сожалению, прожил недолго.

— В канун 60-летия Зеленограда, в 2017 году, вы выпустили необычный по форме спектакль «Белки, сосны, микросхемы». Он не был перенесен на новую сцену «Ведогонь-театра». Вы еще планируете его возобновить?

— Нет, не планируем. Мне кажется, этот спектакль сыграл свою роль. Это было такое высказывание театра о Зеленограде, и оно состоялось. Но спектакль был так задуман, что первая часть там связана с историей города, а вторая состоит из монологов людей. И вот эта вторая часть, она сейчас не может быть такой.

— Потеряла актуальность?

— Абсолютно. Если мы сейчас начнем говорить со сцены то, что тогда было записано, сразу станет понятно, что это неправда. Сейчас люди говорили бы другие вещи и по-другому. С 2017 года многое изменилось. То есть там надо заново делать всю вторую часть с этими монологами и, может быть, даже другой финал. Какой, я не знаю. Но взять тот спектакль и немного подправить его, мне кажется, не получится.

Нужно, чтобы в наше время театр разговаривал со зрителем о важных вещах

— Мы поговорили о том, как и по каким причинам спектакли завершают свой жизненный цикл. А как они появляются? Точнее — как выбираются спектакли для постановки, как выбираются режиссеры? Ведь есть же огромный спектр пьес, текстов. Есть большое количество режиссеров, их можно выбирать. Как делается этот выбор — поставить «Посадника», как в этом сезоне, а не «Чайку», например?

— «Посадника» поставили потому, что мне хотелось и казалось очень важным, чтобы у нас в репертуаре возник спектакль, основанный на историческом материале, чтобы была тема, связанная с историей российской. И поскольку режиссер Сергей Виноградов, с которым мы уже сотрудничали, увлекся этой темой — вот этот спектакль и возник.

— Именно режиссер выбрал конкретную пьесу?

— Я предложил, а ему это понравилось. Он увлекся и захотел попробовать эту идею воплотить.

— Можно сказать, что «Посадник» занял в репертуаре «Ведогонь-театра» ту нишу, которую раньше занимал «Царь Федор Иоаннович»?

— Ну, можно так сказать. В какой-то степени — да. Но когда мы делали «Царя Федора», там идея была другая и мы не думали об историческом спектакле. А сейчас именно хотелось, чтобы у нас появился спектакль на основе какой-то исторической пьесы — хотя «Посадник» условно-историческое произведение — которая давала бы возможность для разговора об очень серьезных, важных вещах. Сейчас, в наше время, особенно важно, чтобы театр со зрителем говорил о таких основополагающих вещах, о патриотизме, о вот этой сложной ситуации обострения жизни, которая возникает, о том, какие поступки герои совершают в экстремальной ситуации… Чтобы зритель, приходя в зал, как-то соотносил себя с этой ситуацией, а ему есть сейчас, с чем соотнести это все в нашей жизни, понимаете?

— По тому, что мы знаем о спектакле из описания, и тому, что мы видим на сцене в первом действии, действительно складывается впечатление, что этот спектакль как будто о нашем времени. И в этот момент даже можно заподозрить его в некоторой конъюнктурности. Но потом, во втором действии, во время развязки — я сейчас делюсь своим впечатлением — у меня лично произошел полный разрыв всех аналогий с нашим временем. Поступок посадника — это какой-то вообще другой нравственный уровень, который сложно представить в наше время…

— Просто Алексей Константинович Толстой, будучи романтиком по мировоззрению, выводит все на уровень более высокий. И понятно, что, когда мы смотрим на это с точки зрения реальности, мы не можем поверить в это и соотнести это с собой. Потому что — ну, так не бывает… Это поступок какой-то высшей пробы. Ну, наверное, бывали в истории такие люди, способные на такие поступки, но это незаурядный поступок незаурядного человека. Пример некой высоты, которая важна в понимании мира.

Вот мы все живем какой-то жизнью, идем на компромиссы, что-то у нас получается, что-то — не получается… Но при этом есть какие-то вещи, которые выше всего этого. И театр должен напоминать об этом. Часто бывает так, что театр, наоборот, все приземляет, и это в другую сторону уводит зрителя. А Толстой в своих произведениях — во всех, а не только в драматургии — он как раз говорит об очень высоком, что всегда делали романтики. Я тоже романтик, поэтому мне по художественному мировоззрению этот взгляд близок, и романтическая литература во мне всегда откликалась очень-очень сильно. Это совершенно невозможно в жизни. Невозможно, но когда ты видишь это, читаешь про это, ну это просто…

— Вы сейчас упомянули про компромиссы. И сам собой возник вопрос — хотя кто, конечно, будет рассказывать об этом — Вам часто приходилось идти на компромиссы?

— Могу ответить так — есть для этого строчки прекрасные: жизнь прожить — не поле перейти.

Режиссера для «Вассы» выбрал во время поездки в Мюнхен

— Вернемся к вопросу о выборе спектаклей для постановки. Насколько на это влияют скажем так, маркетинговые соображения? И вступают ли они в противоречие с творческими?

— Ну, а как же? Вступают, конечно. Но у зрителей тоже есть определенные ожидания и интерес к определенным темам, к определенным жанрам. И у меня прям есть список, что нам нужен вот в таком жанре спектакль, вот на такую тему спектакль… Я тут увлекся игрой судоку. Никогда в нее не играл и не понимал — смотрел на эти квадратики и думал: «Боже мой, как вообще туда попадают все эти цифры? Как все это можно заполнить?» А тут разобрался и понял, что это очень просто. Выделяешь квадратик, потом смотришь — так, эта цифра здесь, эта здесь, эта здесь — значит, в этом квадратике может быть только эта цифра. И вот я сейчас вдруг подумал, что, когда ты выбираешь пьесу, это очень похоже на судоку. Есть пьеса, но нет артиста; есть артист, но нет партнера; есть автор, но этот автор у нас в репертуаре уже и так есть… И вот так ты собираешь много-много факторов и вдруг оказывается, что вот автор, вот жанр, рассчитанный на определенных артистов, которые есть в труппе, вот определенные ожидания публики, потому что такого жанра у нас нет в репертуаре или давно не было роли у этого артиста — и все сходится. И вдруг выясняется, что вот он — именно тот спектакль, который нам сейчас очень-очень нужен. Другое дело, что это не гарантирует, что спектакль получится успешным, но — по всем параметрам он нужен.

— А выбор режиссера в этом процессе, он где? Вы его сразу учитываете как один из этих факторов?

— Это по-разному бывает. Иногда режиссер приходит с предложением материала, и я его начинаю прорабатывать, изучать, насколько он нам сейчас подойдет. А иногда я… Вот могу для примера рассказать, как у нас появился спектакль «Васса».

Меня познакомили с режиссером Анатолием Ледуховским и позвали на его спектакль. Я приехал в Москву, посмотрел. Спектакль я не понял совершенно — это не мой театр. И не скажу, что у меня возникло желание еще что-то посмотреть у этого режиссера. Потом через некоторое время я поехал в Мюнхен смотреть спектакли в разных театрах и там увидел в Мюнхенском камерном театре спектакль по пьесе Горького «Васса». Увидел и подумал, что у нас в театре есть актриса, которая эту роль сыграла бы гораздо лучше. Там же есть два варианта пьесы: дореволюционный и послереволюционный. И я стал думать, кто бы мог у нас поставить этот спектакль. И вдруг мне пришло в голову, что это мог бы сделать режиссер, которого я не понял. Что он бы, наверное, как-то так с этой пьесой разобрался бы, чтобы это было интересно. Я связался с Анатолием Владимировичем и сказал, что у меня есть такая идея: вот пьеса Горького «Васса Железнова» — первый вариант, роль Вассы должна играть Наталья Тимонина…

— И он согласился со всеми Вашими условиями?

— Да, он сказал, что любит, когда ему сразу говорят: вот пьеса, вот актеры — не нужно мучиться. (смеется)

— Звучит парадоксально: не поняли режиссера, но пригласили его ставить спектакль…

— Не могу объяснить, но я вдруг подумал, что это может интересно получиться. И, мне кажется, получилось. Я сам такой спектакль никогда бы не поставил. Но мне хотелось, чтобы у нас был этот другой взгляд, другой подход — может быть, даже не очень понятный сразу. И я считаю, что в этом спектакле, хоть это и далекий лично от меня театр, очень точно и ярко выражена идея, которую заложил Горький. А еще мне очень понравилось, что наши актеры, привыкшие к другому театру, они в этой эстетике, у этого режиссера, тоже выглядят убедительно и выразительно. Это говорит о качестве артистов. И я рад, что в нашем театре можно увидеть спектакли очень разных авторов и режиссеров.

— В этом спектакле еще есть приглашенная актриса — Юлия Богданович…

— Ее привел Анатолий Владимирович. Она его ученица и, когда есть возможность, он ее привлекает к своим проектам. Он предложил, чтобы она принимала участие в нашем спектакле, и я согласился.

Реакция зрителей — очень объективный критерий

— «Васса» получила «Золотую маску», но Вы не ставили этот спектакль и даже не играете в нем. Вам было бы важно получить эту премию именно за Ваш спектакль? Или Вы расцениваете любую награду «Ведогонь-театра» как личное достижение?

— Я уже рассказал о своем участии в создании «Вассы» — так что очень горжусь этой «маской» и считаю ее своей заслугой тоже. (смеется) Но вообще, все, что касается каких-то соревнований в искусстве — это очень-очень сомнительно. Понятно, что это так или иначе определенная часть этого бизнеса. Я употреблю данное слово, потому что, на мой взгляд, к искусству все это имеет мало отношения, но, конечно, для людей, который работают в театральной сфере, это важно. Отсюда возникают соревнования, присуждения мест, делается этому какое-то паблисити и дальше уже люди стремятся к этим наградам, номинациям…

Но важно понимать, что все это очень субъективные вещи. Никаких объективных критериев нет. Решение о присуждении того или иного приза зависит от того, как складываются разные обстоятельства, какие люди иногда совершенно случайным образом оказались вместе и как они друг с другом поговорили. И даже от того, кто как себя чувствовал в тот момент — это тоже имеет значение.

Конечно, хорошо иметь «Золотую маску». Вот у нас она есть, и мы периодически говорим: «"Золотая маска", "Золотая маска"…» (смеется) Но вообще, сколько людей, даже любящих театр, знают, что такое «Золотая маска»?

— Ну, среди широкого зрителя, наверное, не так много.

— Вот именно — не так много. Есть какие-то специалисты, есть люди, которые заинтересованы в том, чтобы была «Золотая маска». Но сейчас ситуация изменилась — ту «Золотую маску», которая была, ее отменили. Теперь будет какая-то другая «Золотая маска», все будет по-другому и вообще неизвестно, как все сложится.

Вот мне жалко в связи с этим, что наш спектакль «С неба упали три яблока», который вполне мог бы присутствовать в той же «Золотой маске», из-за всей этой каши, чехарды, туда не попал. Потому что одни ушли, другие еще не пришли, кто-то куда-то ездил, кто-то не ездил, кто-то смотрел, кто-то не смотрел… В результате выбрали какие-то номинации, но кого выбрали, почему — непонятно. Все это настолько абсолютно случайная и необъективная история, что ориентироваться на нее как на серьезный критерий, точно не стоит.

— То есть это приятно, но это не мерило успеха?

— Абсолютно не мерило. Есть более адекватные, пусть и тоже субъективные, высказывания специалистов — театральных критиков, есть реакция зрительного зала… Я вообще считаю реакцию зала очень важным и объективным критерием. Причем спектакль, когда он сделан, он может пойти чуть лучше, чуть хуже, но по-настоящему он обретает свою форму после пяти–десяти представлений на зрителя. Конечно, где-то потом что-то может развалиться или, наоборот, набрать крепость, как вино. Но то, как зритель принимает спектакль — это очень важный момент. Потом, когда человек выходит из зрительного зала, он может что-то подумать, впечатления у него могут усилиться или, наоборот, пропасть. Но вот эта первая реакция зрителя непосредственно в тот момент, когда спектакль только что прошел, очень важна, потому что театр — это искусство, которое происходит сиюминутно. И если сейчас тебя этот спектакль воодушевил, значит, на это можно ориентироваться как на какой-то критерий.

Я помню, когда мы выпустили «Белки. Сосны. Микросхемы», на первых показах актеры еще сами не были уверены в том, что они делают, как надо существовать в этом спектакле, чтобы все зрителям передавалось… Была еще как будто какая-то недоделанность. Но потом, на каком-то очередном спектакле — я хорошо помню этот момент — вдруг все стало срастаться. Это трудно объяснить, но то, что раньше не соединялось, соединилось — и в результате это к концу спектакля вылилось в такой отклик зрительного зала, что мы сами — артисты, которые были на сцене — поняли, что вот оно, у нас получилось!

И по поводу этого же спектакля у меня был разговор с одним критиком, которые приезжал его смотреть на предмет той же «Золотой маски». И я помню его воодушевление после спектакля. Как он говорил, что да, формат не новый, но, мол, у вас очень интересная работа, прямо одна из лучших, что он видел. Мы еще какое-то время сидели разговаривали в кабинете, и я вижу, как он начинает думать, думать, думать и… как-то потихонечку гаснет. Потрясающую фразу он мне сказал. «У вас все-такое позитивное, — говорит. — Но ты же сам понимаешь, что сейчас позитивное — это не очень хорошо, что у нас любят, чтобы было с грязнотцой для разнообразия». И я вижу по его глазам, по выражению лица, что человек уже думает о том, как он это все своим коллегам будет рассказывать и что они ему скажут, и вот этот мыслительный процесс задвинул на второй план то впечатление, которое у него было. А оно было!

Многие наши артисты выросли благодаря «Доходному месту»

— Какие постановки Вы можете назвать лучшими в истории «Ведогонь-театра»?

— Не отвечу на вопрос про лучшие, потому что, мне кажется, что если мы говорим об искусстве, то вот эти спортивные термины, они неуместны в принципе. Есть постановки, есть спектакли, без которых просто «Ведогонь-театр» не состоялся бы как театр. Это, в том числе, спектакли, которые мы когда-то, только оказавшись здесь — в здании кинотеатра «Эра» — пытались делать еще в необорудованном зале, из ничего, на коленке, не имея особых финансовых средств на это. Но то, что эти спектакли запомнились зрителям, то, что они стали определенной вехой в развитии театра и важным моментом в конкретных актерских судьбах, это, мне кажется, делает спектакль очень значимым. Я тут могу сказать про спектакли «В чужом пиру похмелье», «Вуаля», «Женитьба». Их до сих пор зрители вспоминают…

А потом были долгая реконструкция и открытие первого сезона еще там, в обновленном малом зале, который тогда был нашей основной сценой. И открывали мы этот сезон спектаклем «Доходное место». Он долго шел, через него прошли многие артисты, выросли на этом спектакле, и он был для нас очень важным. Кстати, на этом спектакле началось наше сотрудничество с Кириллом Даниловым — ныне главным художником «Ведогонь-театра».

Конечно, это и «Царь Федор Иоаннович», с которым театр обрел первый значимый и такой широкий успех и у зрителя, и — что, может быть, еще важнее — в театральном пространстве российском. Первый его показ на большом фестивале в Вологде произвел впечатление, и это было событием. О нашем театре заговорили как о явлении, как об интересном коллективе.

Можно еще вспомнить спектакль «На дне» — еще одну работу Александра Сергеевича Кузина (народный артист России А.С. Кузин — также режиссер постановки «Царь Федор Иоаннович» — прим. Инфопортала). Его участие в жизни театра очень важно. И, конечно же, «Васса», за которую мы получили ту самую «Золотую маску». И, конечно, «Иванов» — спектакль по Чехову, сделанный Кареном Нерсисяном. Каждый из этих спектаклей — их довольно много — сыграли важную роль для нас, привнесли что-то значимое в театр.

— «С неба упали три яблока» в числе этих спектаклей?

— Пока не прошло еще достаточно времени, чтобы считать его этапным. И потом, я же не видел этого спектакля — что я могу про него сказать? Я существую там внутри, это совершенно другое ощущение по сравнению с тем, когда смотришь спектакль со стороны.

— Подождите, но есть же «Царь Федор Иоаннович», например, которого Вы упоминали, и Вы тоже в нем играете…

— Этот спектакль прожил большую жизнь, я его сыграл сто раз, он игрался много где, получил множество всяких оценок, наград и так далее — это совсем другое. Я же говорю как раз не о лучших, а о тех спектаклях, которые сыграли важную роль для театра, и «Царь Федор» — это именно такой спектакль.

Он был важен и в том, как вокруг него люди собирались, в том, какую он принес известность театру, и в том, что дала всем артистам, которые принимали в нем участие, работа с режиссером Кузиным. То есть этот спектакль тянул за собой огромный пласт самых разных очень важных вещей.

Что касается «Яблок» — да, это спектакль, имеющий огромный успех. Да, проза у нас на сцене в первый раз в общем-то в таком большом формате представлена. Но говорить о значении этого спектакля для театра будем позже.

Поставим иммерсивный спектакль, когда разберемся, что это такое

— Банальный вопрос, но все же — расскажите, пожалуйста, о творческих планах. Что ждет нас в новом сезоне в «Ведогонь-театре»?

— Не могу пока ничего сказать про планы на следующий сезон, потому что они будут зависеть от наших финансовых возможностей. До конца этого сезона выпустим «Дуэль» — Дмитрий Лямочкин делает этот спектакль. Тоже ждали малого зала, потому что важна площадка, но поскольку не дождались пока, решили не тянуть, чтобы не погубить эту работу — будем выпускать ее в конце апреля в репетиционном зале, зале №3.

И еще у нас будет капитальное возобновление спектакля «Рикки-Тикки-Тави», который мы приостанавливали. Этот спектакль любят, зрители на него ходят, выросли уже поколения детей, которые его смотрели. И вот теперь с использованием всех наших новых возможностей будем его возобновлять, будет у нас другой Рикки, другой Наг, художник сделала новое оформление.

Двести с небольшим раз мы сыграли этот спектакль. Вот теперь пойдет новая порция, будет добирать до трехсот, а там, может, и до пятисот. Детский спектакль, он чаще играется, и тем более он такой небольшой по составу — его проще сохранять и держать на плаву.

— Это рекордсмен среди всех спектаклей театра по количеству показов?

— Да, он дольше всех идет. За 200 показов у нас пока еще ни один из спектаклей не переваливал.

— Может быть, смешной вопрос, но у Вас никогда не было мысли поставить спектакль про Карлсона для Вячеслава Семеина? Понятно, что он серьезный драматический актер, но знаю, что и образ Карлсона он на себя примерял — в «Кидбурге».

— Да-да, знаю. (смеется)

— Кажется, у вас есть актер, типаж которого идеально подходит для этой роли, сам сюжет тоже довольно популярный.

— Конкретных идей не было. Периодически мы про это говорим, но то одно, то другое… Может быть, в результате когда-нибудь все сойдется, но в ближайших планах «Карлсона» нет. У нас сейчас получилось довольно много детских спектаклей, не хватает других — нам надо обновлять взрослый репертуар. Многие спектакли идут уже давно — надо что-то добавлять, что-то, может быть, убирать. Пока больше думаем про это.

— В этом году прошел второй фестиваль «Театр+Наука». Вы планируете продолжать проводить его? Судя по Вашим словам, сказанным со сцены на закрытии фестиваля, Вы остались им довольны.

— Да, мне очень понравилось, как получилось в этом году. Не знаю, насколько нам будет хватать сил делать это ежегодно. Может быть, перейдем на формат биеннале — делать его раз в два года, чередуя с каким-то еще фестивалем. Тут надо посчитать все, подумать, посмотреть, сколько нам это принесло убытков… или не убытков. (смеется)

Прошлогодний, первый фестиваль, был не такой показательный — все-таки мы его делали быстро-быстро, да и многие еще о нем не знали. Второй уже более осознанно готовился. Мы учли ошибки первого фестиваля. Это была идея, которая возникла внутри театра, потому что все время шел поиск интересных идей для творческого развития, связанных не только с постановкой спектаклей, но и с развитием нерепертуарных проектов. А сейчас получается, что в этом фестивале соединились несколько направлений нашей деятельности — это и «Арт-обмен» с приглашенными спектаклями, и просветительские программы — мастер-классы и так далее, и сама по себе эта лаборатория, посвященная попытке научные идеи выразить через театр.

— «Ведогонь-театр» вообще производит впечатление театра, открытого к экспериментам, новациям. Ждать ли нам еще какие-то новые форматы, которые могут стать постоянными. Например, можем ли мы увидеть в «Ведогонь-театре» иммерсивный спектакль?

— Может, и увидите. Когда мы разберемся, что такое иммерсивность. (смеется) Потому что я видел некоторое количество иммерсивных спектаклей, или называющих себя таковыми, и я так и не понял, в чем их иммерсивность.

В этот юбилейный сезон мы заявили драматургическую лабораторию «Спутник», и одной из ее задач был поиск материала для создания какого-то спектакля в необычном, новом для нас формате. Посмотрим, может быть, это как раз станет основой для наших поисков в этом направлении.

У руководителя театра не бывает обычного рабочего дня

— Павел Викторович, сколько дней в неделю Вы работаете?

— Вообще, то, чем я занимаюсь, это так не похоже на работу. Это не так, что ты поработал, а потом работа закончилась и дальше начинается другая жизнь, отдых, хобби, что-то еще. Получается, ты работаешь как будто все время. Благо теперь можно многое делать онлайн. Так что, даже если у тебя условно говоря выходной, ты все равно что-то должен — с кем-то переговорить, что-то прочитать, написать, отправить, потому что завтра это будет нужно. Это просто такой образ жизни, когда ты работаешь все время.

— А в выходные у вас еще идут спектакли…

— Да, в выходные спектакли. Мне нравится, когда люди говорят мне: «Хороших выходных!» Наверное, они имеют в виду что-то другое, но выходные у меня и правда, как правило, хорошие. (смеется)

— Как выглядит обычный рабочий день художественного руководителя театра?

— Не бывает обычного рабочего дня. Ну, вот в понедельник, когда в театре выходной, я преподаю в Щепкинском училище. А в остальные дни моя жизнь подчинена расписанию, которое строится в зависимости от репертуара театра. Он верстается месяца за полтора. И каждый рабочий день зависит от того, какой у нас период: либо мы просто играем спектакли, либо у нас идет выпуск нового спектакля — тут вообще можно допоздна сидеть. И хотя все это расписание формируется заранее, конечно, каждый день возникает одно, другое, третье.

— Попробую задать вопрос по-другому: сколько времени Вы проводите в театре? И сколько из этого времени проводите в своем рабочем кабинете? Это вообще Ваше основное рабочее место? Или основное где-то в другом месте — в репетиционном зале, в основном зале?

— Это как раз зависит от того, какой у нас сейчас период, где что происходит и где я должен оказаться: на прогоне, на показе, на распевке, на репетиции как артист, на репетиции как режиссер… Здесь, в кабинете, я могу с людьми встречаться, мы можем проводить совещания, обсуждать какие-то вопросы с директором, руководителями подразделений.

Но вообще рабочее место — это весь театр. Иногда даже полезно просто пройтись посмотреть своими глазами, не сломалось ли чего, не протекло ли что-то. Кстати, у меня нет своей гримерки в театре. При последнем ремонте мы решили, что я будут приходить на то место, которое будет свободно. Все-таки важнее артисту иметь свое гримерное место, а у меня и так есть целый кабинет. Раньше, до капитального ремонта, у меня в кабинете был такой гримерный столик за шкафом, но здесь не получилось его организовать.

А сколько времени я провожу в театре, очень сложно сказать. Это надо взять дневник и подсчитать, если нужно прям точно оценить. Прихожу к началу рабочего дня, ухожу после окончания. Но день этот может по-разному начинаться, потому что иногда он очень поздно заканчивается. Спектакль может закончиться в десять — пол-одиннадцатого, потом тебе еще надо разгримироваться. Или вот, допустим, завтра мне надо поехать в Москву, в организацию, которая занимается госзакупками, к 9 часам утра. А вечером у меня спектакль, который закончится в 9 часов вечера. То есть рабочий день будет продолжаться больше 12 часов.

Я привык строить театр, поэтому слежу за хозяйством

— Насколько глубоко Вы погружены в хозяйственную деятельность театра? По некоторым Вашим репликам кажется, что глубоко.

— Конечно, погружен. Вот недавно готовились к фестивалю «Театр+Наука», я стою у себя в кабинете, поворачиваю голову в окно и вижу, что у нас козырек над входом просел. Я бегу к главному инженеру, мы временно перекрываем этот вход. Хорошо, что я успел это углядеть и ничего не провалилось.

— У театра есть художественный руководитель и директор. Из названия следует, что первый отвечает за художественную деятельность, а второй — за административно-хозяйственные вопросы. Но Вы вовлекаетесь и в нехудожественные вопросы. Так всегда устроено в театре?

— Вовлекаюсь просто, может быть, в силу своего характера и в силу того, что я за много лет привык строить этот театр. Директора менялись, а я-то все время это делал — вот и привык. Поэтому, когда я иду по коридору или еще где-то нахожусь, всегда обращаю внимание, если есть какие-то неполадки, царапинки.

— Вы только в театре так делаете? Или это такое свойство натуры, и дома Вы тоже такой хозяйственник?

— Мне это свойственно, да. Но дома бывает некогда этим заняться. И дома поручить исправить некому. (смеется)

— Вы сказали, что директора «Ведогонь-театра» менялись, но Инна Васильевна Варфоломеева работает с Вами с 2010 года. Со стороны кажется, что у вас с ней хороший слаженный тандем. А как он возник? Как Инна Васильевна пришла в театр? Ведь до этого она никогда в сфере культуры не работала.

— Мы познакомились с Инной Васильевной, когда у нее была своя консалтинговая фирма и она занималась оказанием услуг в этой сфере, в том числе давала консультации руководителям. Она приходила к нам в театр как зритель и однажды даже для своей фирмы устроила что-то типа корпоратива, выкупив часть билетов на наш спектакль. Мы познакомились, стали общаться и она предложила проанализировать деятельность театра с точки зрения менеджмента и маркетинга, предложить какие-то пути развития. Меня тоже тогда это как раз интересовало. И вот мы такой анализ провели.

А директором у нас тогда был Илья Колосов, который в какой-то момент очень скоропостижно ушел — ему департамент культуры предложил возглавить театр Станиславского. И я неожиданно остался без директора. А поскольку у нас с Инной Васильевной тогда шли довольно плотные консультации по разным вопросам, то мы обсуждали, в том числе, и то, какого плана человек мог бы стать директором театра. Я тоже думал о разных о кандидатурах и у меня возникла мысль, что, может быть, было бы правильно, учитывая нашу довольно нестандартную ситуацию, посотрудничать с человеком, который придет не из мира театра, а как бы совсем со стороны, со свежим взглядом. И еще, поскольку предыдущие три директора у меня были мужчины, я подумал, что можно было бы попробовать в этой роли женщину. Мы проговаривали всю эту ситуацию с Инной Васильевной и в какой-то момент она сама сказала, что ей было бы интересно это попробовать. Все сложилось. И мы стали пробовать. Вот уже больше десяти лет пробуем. (смеется)

Мы все время думаем, как увеличить зарплату сотрудникам

— Понятно, что театр — это большое, как Вы сказали, производство, что это целая команда людей. Но лицо театра — это его труппа. У вас в ней около 30 человек…

— 29.

— Да, 29. И кажется, что в последние годы она довольно стабильна. Вроде бы никто не уходит, только иногда появляются один–два новых человека. Видимо, это показатель того, что артисты чувствуют себя востребованными и им здесь интересно. Как удается достичь, чтобы всем всего хватало — внимания, заработка?

— Заработка не хватает — это точно. Мы это знаем и пытаемся все время делать какие-то шаги, чтобы зарплату увеличивать.

— Из чего вообще складывается доход актера? И влияет ли на это посещаемость конкретного спектакля, в котором он задействован?

— Мы используем балльную систему. Вот есть оклад, а есть то, что платится дополнительно в зависимости от тех ролей, которые играет актер, и каждая роль оценена количеством баллов. То есть из оклада и количества сыгранных ролей складывается сумма оплаты за месяц. А еще у каждого актера есть персональная надбавка, которая учитывает и стаж их работы, награды, которые у них есть, и участие в различных проектах и программах в течение сезона, и так далее. Есть премия за выпуск спектакля, за премьеру. Посещаемость конкретного спектакля на оплату не влияет.

— То есть если спектакль будет не очень успешным, его просто снимут из репертуара, и актер лишится этой роли, а вместе с ней — денег за нее?

— Да. Если спектакль плохо идет, люди на него не ходят, в итоге нам становится невыгодно его играть.

По теме В «Ведогонь-театре» рассказали о росте доходов и удорожании производства спектаклей

— Как новые актеры появляются в труппе?

— По-разному, очень по-разному.

— Но у вас есть еще какой-то запас в штатном расписании, чтобы брать новых актеров?

— Нет, запаса нет. Запас уже исчерпан. Но тем не менее, мы все равно думаем над этим, и актеры и режиссеры в театр стучатся. Режиссеры присылают свои предложения, резюме, заявки. Актеры, как правило, где-то к концу сезона начинают стучаться в театры. Выпускники театральных вузов спрашивают, будут ли показы. Вот мы прошлым летом смотрели показ курса из Университета культуры. Позвонил Никита Высоцкий, один из педагогов этого курса, который дружит с Кириллом Даниловым (главным художником «Ведогонь-театра» — прим. Инфопортала) и попросил посмотреть их выпускников. Мы посмотрели и мальчика одного взяли — Данила Никитина. Он у нас играет одну из ролей в спектакле про Калле Блюмквиста, и мы очень довольны.

— Актеры так стучатся во все театры? Дефицита кадров не бывает?

— Дефицита с актерами не бывает, потому что их выпускается безумное количество. Каждый год большое количество вузов в Москве и других крупных городах выпускают целые курсы, и все эти люди направляются в Москву.

— Какой процент труппы «Ведогонь-театра» из Зеленограда, а какой нет?

— Ну, давайте посчитаем, кто из Москвы ездит. (открывает список труппы) Одиннадцать человек получается у меня.

— То есть треть, чуть больше трети труппы.

— Но все это очень условно. Кто снимает квартиру в Зеленограде, а сам из Таганрога или Мариуполя. Кто-то живет в Химках, в Мытищах. Кто-то не из Зеленограда, но переезжает и начинает жить здесь…

— Сколько актеров из действующей труппы «Ведогонь-театра» Вы можете назвать своими учениками?

— Это мы как раз недавно высчитывали, потому что наш фотограф Алина Паскеева делала фотопроект к юбилею театра — «Ансамбль» он называется. И она там по-разному группировала наших артистов по каким-то критериям, и один из ансамблей — это я и ученики. Их одиннадцать человек.

Пандемия коронавируса оставила нас в финансовой яме

— Хотел бы вернуться к пандемии коронавируса, хоть она де-факто давно закончена. Был период, когда театр несколько месяцев не мог играть спектакли. Понятно, что это и с финансовой точки зрения удар, но предположу, что этот вопрос был как-то урегулирован…

— (перебивая) Частично был урегулирован... Департамент культуры выделил дополнительное финансирование, но исключительно на зарплату сотрудников.

— Это тоже интересный момент, но вообще хотелось спросить, насколько тяжело актерам дался этот период. Тяжело ли столько времени не играть? Ведь этой профессией занимаются не только ради заработка.

— Да, тяжело актеру не играть. Но в той ситуации все немножко облегчалось тем, что мы могли репетировать. У нас тогда шел ремонт, и мы базировались во Дворце культуры. Театрам тогда, кстати, можно было работать, а дворцам культуры нет. И мы, соответственно, тоже не могли показывать там свои спектакли. Но зато ДК был закрыт для посетителей, там ничего не происходило и мы постоянно репетировали. Хотя, конечно, репетировать — это одно, а играть — другое.

Но эта ситуация для нас сильно аукнулась. Мы только сейчас постепенно вылезли из этой ямы, финансовой ямы, которая у нас образовалась как раз перед выходом из капитального ремонта. Поскольку мы долго не могли играть, у нас не было никаких доходов, чтобы делать новые спектакли. Приходилось изощряться, декорации для спектакля «Правда — хорошо, а счастье лучше» делали в долг. Потом первый сезон после ремонта у нас прошел при неполной заполняемости зала. Мы еле-еле сводили концы с концами. Ко второму сезону ограничения сняли, мы, наконец, стали больше зарабатывать и сумели как-то выровнять эту дыру. А зрителю же нужны новые спектакли. Нас спрашивают: когда же у вас будут новые спектакли? А на что же нам их делать?

— То есть ваша текущая деятельность ведется исключительно за счет собственных средств, а государство делает только капитальные вложения — в реконструкцию здания и т.п.?

— Не совсем так. Бюджет у нас довольно большой на самом деле. Государство нас финансирует, но при этом все эти деньги уходят на коммунальные платежи, на налоги, на зарплату — есть так называемые защищенные статьи бюджета, которые нам оплачивают. Без этого вообще невозможно было бы существовать. Но при этом новые спектакли мы выпускаем на то, что заработали сами. Как продадутся билеты — так и живем.

— Получается, без государственной деятельности вы могли бы существовать, только если бы…

— (перебивая) Мы не могли бы существовать. Ну, или тогда билеты должны были бы стоить во много раз больше и их никто не покупал бы. Хотя нам иногда говорят, что у нас низкие цены — повышайте. А кто-то говорит: слава богу, что такие цены — хоть в театр можно сходить.

Без меня это будет совершенно другой театр

— Не хочу, чтобы этот вопрос прозвучал как желание отправить Вас на пенсию, но все-таки — Вы готовите себе преемника, видите ли его в ком-то, задумывались об этом?

— Это вопрос про смерть на самом деле…

— Чтобы он так прозвучал, не хочется тем более. Но этот театр был создан и все время существовал при Вас, и чтобы ему жить в веках, должна в какой-то момент произойти какая-то «передача власти».

— Нет-нет, это нормальный вопрос. Собственно, искусство занимается тремя главными темами — это любовь, вера и смерть. Все остальное — от лукавого.

Ну, что я могу про это сказать? Я как-то думал про это. Глядя на то, что происходит с другими театрами, тоже задумаешься: кто же будет преемником, кому передать? Но во-первых, будет театр жить, не будет жить — это вообще от нас не зависит. Конечно, хочется, чтобы это все жило дальше, но с другой стороны, меня это уже волновать не будет. У нас есть спектакль «Чем люди живы», и в нем есть замечательная мысль, выраженная Толстым — про то, что человек предполагает жить годы, а не знает, что с ним завтра будет. Поэтому — чего предполагать?

Что касается преемника, то мне совершенно ясно, что, если меня не будет, то с новым художественным руководителем это будет совершенно другой театр. Просто в силу того, что сейчас «Ведогонь-театр» такой, потому что я — такой. Со своими плюсами, минусами, какими-то проблемами… И этот театр соорганизовался вот так, и такие люди к нему притянулись, и вот так он существует. Как только здесь появится какой-то другой человек — пусть самый прекрасный, выдающийся и, может быть, даже великий — все будет по-другому. И на самом деле и должно быть по-другому.

А делать театр по каким-то заветам кого-то, это страшное дело. Если кто-то пытался делать что-то по заветам Станиславского, который придумал свою систему, то получилось это у людей, которые относились к этому не как к догме, а как к некоему творческому импульсу на основе его изысканий. Они придумывали что-то свое, добавляли, убавляли — потому что это очень практическое дело. А у тех, кто делал по принципу «вот Станиславский сказал так — видите, у него написано?», ничего из этого не получилось. Получилось начетничество, получилось мертвое. Театр же должен быть живым.

— А в ком из актеров «Ведогонь-театра» Вы видите режиссерские задатки?

— Во многих. Вообще, режиссура — это же профессия, связанная с опытом — и человеческим, и творческим. И поскольку актеры у нас вырастают, играют разные роли, у них набирается этот творческий опыт, который позволяет им себя реализовывать и как режиссерам. И у нас очень многие актеры это пробуют, и пробуют замечательно. У нас Дима Лямочкин поставил интересные спектакли, Саша Бавтриков… Алена Шкурпело сделала очень интересную работу по Маяковскому — это особый такой театр, поэтический, пластический, звуковой даже, но очень интересный. Я в первый раз увидел и потом смотрел второй раз — и получаю удовольствие от того, как это придумано и как актеры в этом существуют.

А то, что показывают наши актеры в эскизах спектаклей на фестивале «Театр+Наука», ну это вообще! Я когда увидел черновой прогон, сказал им, что могу уходить на пенсию. (смеется) У Ильи Роговина была уже вторая попытка. Он и придумывает интересно, и получается это реализовать.

Антона Васильева я забыл назвать! Он и актер интересный. Но при этом у него как у режиссера прекрасный спектакль «Горка», и эскиз на фестивале в прошлом году тоже был интересный. И вообще, он замечательный организатор и выдумщик, менеджер, режиссер, который может и пьесу разобрать, и с актером поработать. Он учился как режиссер на самом деле в Институте культуры.

В этом году Наталья Табачкова эскиз поставила. Она давно уже ставит фольклорные программы для разных коллективов, ее приглашают в разные города — в Архангельск, в Краснодар и во многие другие города. Прям такой востребованный режиссер-постановщик фольклорных программ. Леша Ермаков какую интересную театральную зарисовку в этом году и написал сам, и поставил на фестивале.

У Ярослава Шевалдова вообще свой театр — театр имени Есенина, в котором он уже давно работает и все время ставит там спектакли. Его тоже приглашают ставить спектакли в другие города. Вот в Новгороде он поставил иммерсивный спектакль. Он как раз специалист по иммерсии, но это отдельный рассказ, не буду в него углубляться.

Оторванность Зеленограда от Москвы была препятствием для походов в театр

— Давайте обратимся к истокам. Вы уже рассказывали, что у Вас с детского сада была идея стать актером, хотя и не помните, как она появилась. И что в детстве в театры не часто ходили. А можете вспомнить свой первый зрительский театральный опыт? Или не первый, но значимый для Вас.

— Я помню два опыта. Нас возили классом в Москву, классе в пятом–шестом. Мы были в Малом театре и смотрели спектакль «Русские люди» по Симонову. И там был момент, когда кто-то погибал при взрыве, а мы ржали. Ну, знаете, как это бывает в классе? Сам спектакль я не помню, но помню, как мы ржали. И помню свое впечатление, что на самом деле мне было стыдно, что мы так сделали, а смотреть спектакль было интересно.

А потом еще, когда я был постарше, году в 79-м… Родители знали, что я театром интересуюсь, и папа достал каким-то образом — а это тогда было трудно — билеты в Малый театр на гастроли знаменитого французского театра ТНП. Я даже помню имя режиссера — Роже Планшон. У меня и программка осталась — я вообще их много лет собирал, только года три назад перестал это делать. Эта была пьеса «Тартюф», артисты говорили быстро — это была такая быстрая полетная французская речь. С переводом, конечно, — по-моему, и у нас наушники какие-то были, при этом с наших мест пол-сцены было не видно. Но главное впечатление не это. А то, как две актрисы там стелили большую скатерть на стол, огромную — в полсцены. И она прямо так плавно опускалась, ложилась. Это впечатление осталось в памяти.

Потом я уже стал чаще ходить в театры, но первые походы были такие. Потому что оторванность Зеленограда от Москвы для такой семьи, как наша, была препятствием.

— А первый актерский опыт, первые выступления — это во время учебы в школе?

— Да еще с детского сада. Все время где-то выступал там, но это был такой опыт, к которому я не могу относиться серьезно. Я почему поступил в театральную школу при училище? Мне хотелось понять, насколько я вообще могу этим заниматься. Я ведь ни в какой студии театральной до этого не занимался. Так, сам по себе что-то делал. Еще занимался общественной работой, был председателем совета дружины в школе.

— А во время учебы в «Щепке» Вы собрали вокруг себя людей, которые увлеклись идеей создания театра в Зеленограде. Давайте назовем их.

— Это были выпускники Высшего театрального училища имени Щепкина, в основном мои однокурсники. Это ядро со мной составляли Алена Шкурпело, моя жена в тот момент, Миша Мизюков, мой однокурсник, его супруга Наташа Михайлова, Сергей Кисличенко и его жена Валентина. И к нам еще примкнула Лена Горбачева, которая на два года раньше нас выпустилась. А чуть позже присоединилась Ольга Мохова, которая была выпускницей Гнесинского института, педагогом по фольклору. Вот такая у нас была команда. Причем все, кроме Ольги Моховой и Вали Кисличенко, были артистами. Валя была нашим как бы завлитом (заведующим литературной частью — прим. Инфопортала). И вместе с этой группой молодых людей была наш педагог из Щепкинского училища Мария Евгеньевна Велихова, с которой мы очень долго всю эту идею проговаривали.

Вот в таком составе мы два первых года — с середины 85-го до лета 87-го — в Зеленограде и проработали. Потом все это на какой-то момент прекратилось, и дальше очень по-разному складывались судьбы этих людей. Про кого-то я знаю, про кого-то нет. Миша Мизюков стал художественным руководителем Историко-этнографического театра в Москве, он и сейчас существует, Миша продолжает им руководить. Сережа Кисличенко, уже после Историко-этнографического театра, в котором мы вместе работали, стал артистом Московского художественного театра, заслуженным артистом РФ. Приезжал как-то раз к нам на спектакль, на «Яблоки», говорил хорошие слова. Мария Евгеньевна Велихова долгое время продолжала работать в Щепкинском училище, мы с ней работали там уже как коллеги. В театре много ее учеников, которых мы вместе учили.

— Из той группы молодых энтузиастов сейчас к «Ведогонь-театру» причастны только Вы и Елена Шкурпело. Знаю также, что Антон Васильев, который сейчас работает в театре, он из первого созыва той самой театральной студии, которую Вы создали в 1985 году.

— Да, и не только он. Еще Ольга Львова, Наталья Табачкова и Павел Грудцов. Вот они из самых-самых первых. Оля, Наташа и Антон тогда были школьниками, а Паша к тому времени уже закончил МИЭТ и работал на предприятии.

Моя мама ушла с работы, чтобы сидеть с нашим ребенком

— Не будем подробно разговаривать об истории «Ведогонь-театра». На эту тему недавно вышел подробный подкаст, к которому мы всех ей интересующихся адресуем. Но некоторые моменты хотелось бы уточнить или зафиксировать. «Ведогонь-театру» в профессиональном статусе в этом году 25 лет, но сколько самой идее театра в Зеленограде?

— В 84-м году у меня уже была эта идея, я проговаривал ее с педагогами, с однокурсниками, пытался найти какие-то зацепки, как это можно было бы сделать в Зеленограде. В 84-м или начале 85-го мы привозили в недавно открывшийся Дворец культуры свой дипломный спектакль «Снегурочка». Приезжал художественный руководитель нашего курса Владимир Багратович Монахов. А спектакль был сделан Марией Евгеньевной Велиховой на народном материале, на фольклоре. И вот мы играли его здесь, приглашали городские власти — опять же для того, чтобы найти какие-то контакты, зацепки, чтобы как-то раскрутить эту тему в Зеленограде.

Получается 40 лет этой идее. Хотя моя одноклассница много лет спустя вспоминала — я сам такого момента не помню — что я ей еще как-то по дороге в школу рассказывал о своей мечте устроить театр в Зеленограде.

— Ну, с тем, как у Вас могла возникнуть такая идея, все более-менее понятно — человек живет в Зеленограде, любит театр и хочет сделать театр в Зеленограде. Но как Вы увлекли этой идеей всех остальных — сокурсников, преподавателей? Насколько я понимаю, на тот момент никто из них отношения к Зеленограду не имел.

— Не знаю. Ну, вот была у нас такая небольшая группа людей, которые думают одинаково, смотрят в одном направлении, и нам очень хотелось эти думы, идеи воплотить в какое-то дело. И когда по моей инициативе возникла тема с театром в Зеленограде — а мне стало казаться, что я нашел какие-то зацепки для этого и это может случиться и быть востребовано — это очень увлекло людей. Казалось, что сейчас мы придем с этой идеей — и все так обрадуются, примут нас, заплачут и театр в Зеленограде создастся. (смеется)

— А как Ваши родители отнеслись к тому, что их сын после театрального училища вместо того, чтобы пойти работать на какую-то понятную должность в понятный театр, устроился во Дворец пионеров педагогом дополнительного образования и носится с идеей создания театра в Зеленограде? Терпели или подталкивали к тому, чтобы Вы одумались, нашли себе нормальную работу и жили нормальной жизнью?

— Ну, что сейчас об этом говорить? Терпели. Иногда говорили что-то, иногда не говорили. Но я родителям своим благодарен за то, что им очень много чего пришлось вытерпеть, и до сих пор они терпят. Такие вот хорошие родители у меня. В итоге поддерживали меня. Не словами, но делами — поддерживали. С ребенком занимались нашим. И мама с работы ушла, чтобы с ним быть, потому что у него страшная аллергия в детстве была. Мы-то работали, театр создавали — играли спектакли, пропадали там все время.

Конечно, тяжело им было и не все они понимали, потому что к этой сфере родители никакого отношения не имели. Но в этом был и свой плюс, потому что они не очень разбирались, где работать лучше, где хуже, что престижно, а что не очень. Но жили мы, конечно, бедно, ничего особенно себе позволить не могли — и это их не радовало. Они терпели и помогали, несмотря на то, что все было непросто.

— Всегда много вопросов вызывает название «Ведогонь». Сейчас, в век интернета можно, что называется, загуглить или просто на сайте «Ведогонь-театра» посмотреть, что это древнеславянское слово, означающее дух живого человека.

— Дух живого существа — любого, не только человека.

— Да, дух живого существа. И создателями театра это слово было переосмыслено как творческое начало человека. С этим можно разобраться без Вашего участия. Но как это название появилось, кто его предложил и почему выбрали именно его?

— В этот момент мы из такой самодеятельной студии пытались перейти в статус профессионального театра, это был 91-й год. И в итоге в 92-м мы стали частным театром. И нам не хотелось, чтоб театр назывался Зеленоградским театром драмы и комедии или что-то такое. Хотелось, чтобы это было какое-то собственное имя, название. И поскольку мы много занимались народным искусством, изучали крестьянский театр, вся это корневая, глубинная тема была нам очень интересна. И в поисках слова, подходящего для названия, мы обратились к книге Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу». Мария Евгеньевна Велихова и Кирилл Евгеньевич Волков выписали оттуда много всяких слов, которые могли бы стать названиями.

И я помню, что, просматривая этот перечень, остановился на слове «Ведогонь». Оно зацепило своей непонятной понятностью, я бы так сказал. Части, составляющие это слово — «ведать» и «огонь» — понятны, а что такое «ведогонь» — нет. И оно мне понравилось еще своим звучанием — каким-то загадочным и достаточно ярким. И мы решили, что берем это слово для названия — «Ведогонь-театр».

— Была когда-то вероятность, что это название поменяется? Доводилось слышать версию, что якобы во время последнего капремонта такая идея обсуждалась.

— Да нет, нет. Я эти разговоры давно уже прекратил. Мне периодически кто-то говорит: зачем такое название, оно какое-то нетеатральное. Ну, мне кажется, это какие-то странные разговоры. Исторически так сложилось, и люди уже привыкли. Поэтому никаких изменений названия, пока я жив, не будет. Можно подумать, театр имени Моссовета или Ленком — прям очень театральные названия. (смеется)

— «Ведогонь-театр» занимает здание бывшего кинотеатра «Эра». Мы с Вами когда-то обсуждали историю появления театра в этих стенах, историю его первой реконструкции в подкасте «Белки, сосны, Павел-Павел», который выходил в период пандемии. Вы вспоминали там и о встречах с архитекторами Свердловским, Покровским. А у Вас как у зеленоградца есть воспоминания об этом здании, когда оно было еще кинотеатром?

— Конечно. Я ходил в кинотеатр «Эра». Ходил в малый зал — там, как правило, мультфильмы смотрел, а в большом зале всякие картины. Я очень хорошо помню это место: и фойе на втором этаже — какое оно было, и сам кинотеатр, и фильмы, которые мы здесь смотрели, и то, на каких встречах тут бывал. Потом, когда я стал ездить на учебу в Москву, конечно, я уже мало что видел в Зеленограде. Если и ходил куда-то, то больше уже в Москве.

— Вы не раз говорили о большой роли Анатолия Смирнова в судьбе «Ведогонь-театра», которую он сыграл и как префект Зеленограда, и в более ранние периоды. Можно ли назвать Вас друзьями? Какие у Вас отношения?

— У нас очень хорошие отношения, такие для меня… Как бы это сказать? Я очень ценю его хорошее отношение ко мне. Вот прямо очень хорошее. Было много моментов, когда он такое отношение проявлял. Вот эта его готовность мне помочь, она меня очень трогает всегда. Однажды он прям ругался на меня, прям из себя вышел, узнав, что я с одной своей проблемой не обратился к нему за помощью. При этом я понимаю, что не всегда он может помочь. Но когда может, он всегда делает. Такое его отношение мне очень дорого. Вот после моего юбилея, когда все уже было сказано и со сцены, и после, он прислал мне еще одно сообщение с теплыми словами. Ну, видно, что это от души.

Я очень ценю в нем его яркое человеческое дарование. Я давно уже знаю Анатолия Николаевича и каждый раз удивляюсь, как человек, работающий в такой системе, сохранил в себе живое нутро. Мне кажется, это очень сложно. Тут хочется вспомнить Пастернака: «И должен ни единой долькой / Не отступаться от лица, / Но быть живым, живым и только, / Живым и только до конца». И хотя он меня на десять лет старше, я иногда смотрю на него и думаю: как в нем до сих пор жив этот озорной подросток?

Сын говорит мне: «Папа, ты есть на "Кинопоиске"!»

— Павел Викторович, Вы — заслуженный артист России. Помните, как получили это звание, кто Вам об этом объявил? Как это вообще бывает?

— Мне очень повезло, потому что тогда — а это было давно, в 2005 году — было полегче получить это звание. Мы с тех пор бьемся, бьемся, и ни разу не получилось пока ни одному нашему артисту, который давно уже заслуживает этого звания, его добыть. Бавтриков, Тимонина, Шкурпело, Лямочкин, Аллабирдин, Шайхитдинова — и по выслуге лет, и по тому, сколько сыграно, сколько театру отдано, и по качествам своим актерским — они все заслуживают звания заслуженного артиста. Но там такую стену сейчас выстроили, что просто невозможно до этого добраться.

А как я узнал… Мне пришла телеграмма от Калягина (в то время актер и режиссер Александр Калягин возглавлял Союз театральных деятелей России — прим. Инфопортала), а сам указ президента мы получили позже, по-моему. Не помню уже, кто объявлял, давно это было.

— Вы — человек театра. А в кино Вы когда-нибудь хотели, пытались сниматься?

— Ну, в юности все хотят сниматься в кино, и я проходил всякие пробы. Но в течение всей моей творческой жизни что-то меня от кино все время упорно уводило. Причем это началось с юности. Меня утвердили на роль в картине «Батальоны просят огня», тогда она снималась, по Бондареву. Небольшая роль, очень яркая — молодой лейтенантик, должен был там погибнуть. У меня остались фотографии, очень удачные были фотопробы. Но мне запретил сниматься художественный руководитель курса — это было на третьем или четвертом курсе, я тогда еще учился.

Потом эти съемки затормозились. Сменился режиссер, сменился артист, исполнявший главную роль. И ко мне опять обратились. Но мы в это время уже играли дипломный спектакль, и я должен был там быть в кудрях — кудрявый Лель. А в фильме надо было быть совсем таким… (проводит рукой по голове) И это уже никак не сходилось.

И потом было еще много таких ситуаций, когда вроде меня даже уже утвердили на роль, но потом съемки или отменялись, или переносились, и я уже не мог в них участвовать. В общем, ни разу так ничего и не состоялось. На самом деле я все время был так занят созданием театра, что, может быть, это и смешно звучит, но, возможно, что свыше меня отводило — нет, тебе это не надо, не отвлекайся.

Единственные съемки, в которых я принял участие — это была даже не роль, а маленький эпизод. Меня попросил мой ученик Саша Домогаров (младший), который учился у меня на курсе. У него была дипломная работа, называется «Пустите детей» (короткометражный фильм 2017 года — прим. Инфопортала), придумал он по Стивену Кингу. Саша позвонил мне: «Павел Викторович, Вы не могли бы сыграть небольшой эпизод. Мы вас привезем, увезем…» И вот они привезли меня черт-те куда — в какой-то холодный ангар под Подольском, где у него было все построено, я сыграл, фильм вышел. Мне даже сын как-то говорит: «Пап, а ты есть на "Кинопоиске"!» Вот так — прославился. (смеется) Но там совсем маленький эпизод — в конце, я сижу на что-то там смотрю…

— Там есть слова?

— Нет, ничего нет. Просто меня попросил Саша, я сказал: «Ну, конечно, я могу тебе помочь». Вот это моя единственная киноработа. А больше ничего не было.

Летом уезжаю в деревню, подальше от мира

— Павел Викторович, по нашему разговору понятно, что в течение сезона график у Вас плотный. Как Вы после этого отдыхаете? Что делаете, чтобы перезагрузиться, подпитаться?

— В последние годы я стал позволять себе делать небольшие паузы в рабочем графике. Особенно если наступают какие-то праздники, и можно к ним взять еще какие-то дни… Это вся связано со здоровьем — организм напоминает, что нужно давать ему отдыхать. В прошлом году зимой уезжал на неделю в Дом творчества СТД (Союза театральных деятелей — прим. Инфопортала) в Рузу. Просто, чтобы перезагрузиться и отдохнуть — мне такое пребывание в одиночестве помогает.

Летом во время отпуска я, как правило, уезжаю в деревню во Владимирскую область — в село Патакино под Ковровом, где родилась моя мама и где родители живут с весны до осени. Провожу там какое-то время вдалеке от мира. Раньше было интересно ездить по миру, и я много ездил на фестивали — и за границу, и по России. Сейчас эти все зарубежные поездки — просто и не хочется, и возможностей уже нет таких. Но на фестивали по России мы по-прежнему ездим. Вот была поездка в Иркутск. Первый раз там оказался, и на Байкал мы съездили — хоть какое-то получилось составить представление об этой части России, которая так далеко, что туда так просто не поедешь.

— А Вы, кстати, знаете язык, да? Английский?

— В школе я учил английский, в институте — французский. И потом уже английским я стал заниматься самостоятельно. Когда у меня появилась практика при заграничных поездках, там постепенно у меня какой-то язык появился. Он не очень сильный, но он позволял мне общаться. Раньше я посвободнее разговаривал, когда чаще пользовался, сейчас — менее свободно. Один мой знакомый немец как-то сказал: «Меня всегда удивляет, как ты с помощью такого ограниченного набора слов умеешь выразить все, что думаешь». (смеется) Вот такой я получил комплимент.

— В другие театры Вы часто ходите?

— По-разному. Сложно соотнести мою занятость с возможностью попасть на те или иные спектакли, но я стараюсь ходить.

— Понятно, что грань очень тонкая, но все-таки — это для Вас работа или отдых? Поехав куда-нибудь в отпуск, Вы пойдете в театр?

— Пойду. Но, скорее, на концерт. Музыка больше подходит для отдыха. Но впечатления нужны. Надо же себя подпитывать чем-то. И для работы нужно заряжать себя новыми впечатлениями, знаниями, мыслями — чтобы они от чего-то возникали. Поэтому смотрю, конечно, спектакли — чтобы быть в курсе, иногда — чтобы понять что-то про режиссера. Бывает, конечно, трудно смотреть, когда их видено уже много, потому что начинаешь невольно препарировать, разбирать: так, здесь так сделано, тут эдак — ну, все понятно уже. (смеется)

— В Мюнхен, где у Вас родилась идея позвать Ледуховского поставить «Вассу» в «Ведогонь-театре», Вы ездили в отпуск? Или это была какая-то творческая командировка?

— Я уже сейчас не вспомню точно, что это было в конкретном случае, потому что в Мюнхене я был несколько раз. Но вообще да, я тогда довольно часто ездил в Европу просто в театр, когда я понял, что это довольно просто — купить билет и поехать. Помню, обычно это вызывало удивление на границе, когда пограничник спрашивал о цели визита, а я говорил, что еду в театр. И так человек на меня смотрит — мол, серьезно? А я ему билет показываю. И он мне: «Счастливого путешествия!» (смеется)

Мне грех жаловаться на судьбу

— Павел Викторович, Вы известный человек в Зеленограде, но при этом большинство знает Вас как основателя и руководителя «Ведогонь-театра» и практически ничего не знает о Вас, как о человеке, существующем еще и за пределами театра. Например, о Вашей семье. В какой-то степени она была представлена на вечере в честь Вашего 60-летия. Но, может быть, Вы посчитаете возможным рассказать о ней и более широкой аудитории?

— Мои родители приехали в Зеленоград в 63-м году, только-только поженившись. Приехали устраиваться на работу. Отец, Виктор Николаевич, работал слесарем-сборщиком на заводе «Элион». Тогда, в 63-м году, он еще только создавался — они сначала размещались в 100-м корпусе в 1-м микрорайоне. А мама, Юлия Ивановна, работала в НИИТМ. Она занималась документацией — оформлением командировочных и тому подобным. Всю жизнь на одном предприятии. Потом мама оттуда ушла, потому что стала заниматься нашим сыном, помогать нам. Тогда как раз начались эти поездки во Владимирскую область. В 88-м родился Ваня, а в 89-м мы купили там дом, потому что из-за кожной аллергии ребенку надо было как можно больше времени проводить на воздухе. Ваня сейчас тоже любит приезжать туда с семьей.

Вообще, он живет в Москве. Он женат. Его жена Таня окончила журфак МГУ, но сейчас больше занимается художественным переводом и пишет детские книжки. Очень успешно у нее получается. У них с Ваней две дочки. Старшей, Саше, семь с половиной лет, она учится в школе, в музыкальной школе, занимается спортивной гимнастикой — у нее второй юношеский разряд.

Сам Ваня звукорежиссер, он окончил ГИТР — такое частное высшее учебное заведение, где готовят работников радио и телевидения. Еще участь в институте, он стал работать на телевидении, тогда еще на НТВ, в спортивной редакции, потом на «Матч ТВ». Он много чем там занимался, в том числе организацией спортивных трансляций на выездных соревнованиях, ездил на чемпионат Европы по футболу в Киев, на Олимпиаду в Сочи, организовывал там студию, на Игры в Рио-де-Жанейро и другие международные соревнования.

Сейчас он продолжает работать на «Матч ТВ», но еще очень много занимается кино — как музыкальный редактор, который подбирает музыку и занимается очисткой авторских прав. Это большая сложная работа, но Ваня, видно, умелый переговорщик — как-то ему удается все это делать, у него много заказов. Еще он выступает саунд-продюсером, создает звуковую партитуру, работает с композиторами и так далее. Мне он тоже помогал когда-то как звукорежиссер и саунд-дизайнер над несколькими спектаклями — в частности, над моим моноспектаклем «Малявочка» по Достоевскому.

— И на открытии театра после последнего ремонта, и на Вашем творческом вечере в честь 60-летия со сцены несколько раз от разных людей звучала мысль о том, что Вы — счастливый человек, потому что реализовали свою мечту. Вы ощущаете себя таким человеком?

— Ну, конечно, ощущаю. Когда что-то, что было тобой задумано, состоялось и получилось — ну, что тут жаловаться-то на судьбу? К нам недавно приезжали два моих ученика, они были под таким впечатлением. Потому что до этого они у нас были на спектакле еще студентами, в малом зале, а теперь приехали — и увидели это. (обводит руками помещение) Я, конечно, и сам понимаю, что это такое большое дело, но поскольку я его прошел шаг за шагом, мне все это не кажется таким грандиозным, я знаю весь путь. Но я все время получаю эту оценку со стороны, и она — при всех моих каких-то внутренних проблемах — говорит о том, что жизнь прожита не зря.

Беседовал Павел Чукаев, фотографии Василия Повольнова, Инфопортал